в канадском Министерстве иностранных дел, что было в его обычной практике. Ему тут же сообщили о необычной новости насчет вроде бы советского перебежчика, скитающегося по Оттаве с кипой документов в карманах, которые он хочет поменять на убежище. Самого Робертсона насторожили убоявшиеся ответственности сотрудники Министерства юстиции, которых оба Гузенко умоляли выслушать их. Славная миссис Жубарн также сыграла свою роль. Но именно счастливый приезд в Оттаву Стивенсона (у него был оперативный псевдоним «Intrepid» – «Бесстрашный», потому что в юные годы, во время Первой мировой войны, он служил летчиком-истребителем) расшевелил неуверенно действовавший механизм канадской службы безопасности и заставил его работать на полных оборотах. Эксперты сразу признали в Гузенко манну, упавшую с небес куда надо.

Что интересного и даже уникального было в деле Гузенко, так это реакция официальных лиц, противоречившая всяким инстинктам, и особенно первые решения политических лидеров. О прямом отказе принять разведывательную информацию и удовлетворить личные просьбы супругов Гузенко уже было сказано. Но ещё более примечательной оказалась первоначальная реакция самого премьер-министра. Когда Робертсон сказал ему, что, мол, какой-то сотрудник советского посольства бродит по Оттаве в поисках убежища и покончит, вероятно, с собой, если не получит его, то Маккензи Кинг был почти настроен в пользу самоубийства – только бы не представать перед мировой общественностью в необычном свете. «Если бы самоубийство произошло, – писал он в своем дневнике, – то пусть городская полиция брала бы на себя это дело и разбиралась с документами, но нам ни в коем случае не следовало брать инициативу на себя». Что же до ценности документов, то Кинг заметил, что не верил рассказам Гузенко.

Поистине необычной была реакция этого человека, который был уже видным канадским политиком[18] в начале 30-х годов, когда консервативное правительство Р. Б. Беннета запретило крошечную, но ядовитую Компартию и посадило в тюрьму некоторых её лидеров по доказанному обвинению в подрывной деятельности, направлявшейся и финансировавшейся из Москвы. Правда, Либеральная партия Маккензи Кинга потом, в 1936 году, отменила этот запрет – чтобы восстановить его в 1940 по той причине, что на первой фазе борьбы Запада с Гитлером оставался в силе нацистско-советский пакт 1939 года (Канада объявила войну Германии 10 сентября 1939 года, ровно через неделю после Великобритании и Франции). Кто-то может подумать, что, несмотря на вторую фазу борьбы, в течение которой Советский Союз выступал союзником западных демократий, для Кинга не должно было бы быть большим сюрпризом, что Россия не оставила своих старых дурных привычек. И, несмотря на это, из него пришлось вырывать необходимость действовать, как зуб мудрости.

Даже когда ему утром 7 сентября сказали, что происходило на Сомерсет-стрит накануне вечером и ночью, премьер-министр Канады продолжал оставаться осторожным, как кролик. Он ещё продолжал думать, а не отдать ли обратно в посольство документы, которые принес Гузенко – разве что сняв фотокопии. Вот как он позже старался объяснить свои действия:

«Я чувствовал, что в ситуации, с которой мы столкнулись, лишняя осмотрительность не помешает, Я считал, что нам надо было удостовериться, что из себя представлял Гузенко и какие мотивы подтолкнули его к действиям. Надо думать и о других странах, а не только о своей, когда делаешь шаг, который может оказаться преждевременным».

И именно участие других стран заставило Кинга вылезти из своего кроличьего садка. Одного внимательного взгляда на материалы, которые принес Гузенко, было достаточно, чтобы службы безопасности убедились: беглец был слишком прав, когда говорил о масштабах и глубине советского проникновения. В тот же день беглец вместе с женой и ребенком был с вооруженной охраной отправлен в безопасное место в тренировочном лагере по проведению спецопераций близ Ошава, на берегу озера Онтарио, в нескольких сотнях миль от Оттавы. Там и начались допросы. Кипа принесенных им документов осталась в Оттаве для перевода и оценки.