Мне хотели вызвать лучших лекарей, но я наотрез отказалась. Не хватало еще, чтобы у меня в мозгах и кишках копался какой-нибудь Дройн, вынося один вердикт для все больных – больше проводить времени на свежем воздухе и радовать себя без повода какими-нибудь мелочами.
Отец втайне все-таки позвал Дройна, и это стало его самой роковой ошибкой. Рано утром они на пару проникли в мои покои и, пока я спала, начали слушать легкие, биение сердце и проводить прочие опыты, которые были известны только лекарям. Я проснулась от того, что кто-то со своей магией ударил меня в виски, отчего в ушах зазвенело.
Первое, что я помню – это распахнутые от ужаса глаза отца и миролюбивая улыбка Дройна. Второе – как избиваю последнего руками и ногами, свешиваясь через руку родителя, подобно мешку с картошкой. Лекарь, вжавшись в стену, прикрывал лицо руками и произносил слова извинения на ломаном языке, картавя.
– Плошу… мадам… мисс…
– А я просила тебе дробить мне голову?! Отвечай, чертов мозгоправ!!!
Отец пыхтел и ругался, пытаясь оттащить меня в сторону, но одной рукой я крепко вцепилась в дверцу шкафа, которая с противным скрипом распахнулась. Единственным желанием было засунуть туда голову Дройна и пару раз приложить, чтобы он понял истинную прелесть своих методов. Когда на моем лице медленно расползлась дьявольская улыбка, напоминающая звериный оскал, лекарь яростно замотал головой. Свободной рукой я вцепилась в его рубашку и дернула на себя так, что его нос с хрустом ударился о мой лоб. Дройн закричал от боли, а я наконец-то обмякла в объятиях отца, который смотрел на меня с ужасом.
От воспоминаний медленно растеклась улыбка. Оттолкнувшись от двери, я не удосужилась прибраться в комнате и, накинув легкое красное платье, которое едва прикрывало колени, приняла облик ангела. Пару раз взмахнув светлыми крыльями, подмигнула собственному отражению.
Выйдя из комнаты, я направилась прямиком к матери, чтобы выяснить все. Сумеречные тени на стенах коридоров вырисовывали разные узоры – казалось, что сейчас на тебя набросится неупокоенная душа, а следом силуэт превращался в плачущую деву, которую убили на кровавом ритуале. Босыми ногами я ступала по ворсовому светлому ковру, приятно щекотавшему кожу.
Я предугадала вечер, когда отец был занят ангельскими делами – помогал молитвами возвращать душу из ада на путь исправления, выстраивать церкви, соборы и храмы, где нес дневную и ночную службу. Почти никто не видел меня в моем истинном, демоническом обличье, кроме матери. Именно она-то внушила мысль, что нельзя демонстрировать свою силу, что надо быть смиренной и покорной, не переча отцу и судьбе. Только мать не учла одного – наша связь с Мулцибером крепла с каждым годом все больше, и наконец наступил рубеж, перейдя который ты отрубал путь к прошлой жизни.
Мой визит к матери был неким актом прощания и получения долгожданных ответов, которые я знала, но хотела услышать из ее уст.
Собравшись с мыслями, три раза постучала в массивную дверь, где грубой резьбой были изображены ангелы, возвышающиеся над сгубленными душами – возродившиеся вершили правосудие над теми, кто оступился, поддался порокам и стал частью их тьмы, влекомый вечными радостями. Посреди стояла женщина, одетая в белоснежные одеяния, – в одной руке она держала кинжал, в другой – святую воду, капавшую на загубленную душу. Ее лицо было прикрыто вуалью, позволяющей рассмотреть лишь глаза – пустые, безжизненные, подневольные. Как у матери.
В ответ была тишина. Когда я занесла руку для очередного стука, дверь чуть приоткрылась. На пороге стояла мать, смотревшая на меня с неким сомнением и настороженностью. Убедившись, что никого в коридоре нет, я смахнула морок и предстала перед женщиной в истинном обличье, которое за столько лет она успела позабыть. Мать дернулась, будто от пощечины, заметив, как светлые крылья заменились на черные как смоль, с красным вкраплением, глаза налились кровью, а над нижней губой выступили острые клыки.