– А кто это за первой партой? – подал голос Стрельцов. Я глянул на него и развел руками, мол, самому интересно.

– У нас новая ученица, – произнесла Егоровна. – Маргарита Романова. Риточка, встань, пожалуйста, поприветствуй класс.

Марго тихо вздохнула, сжала ручку, которую крутила в тонких пальцах. Я не сводил с нее глаз, давно мы не были настолько близко. Хотя, теперь отчетливо видел, насколько сильно изменилась девчонка: за этой безразмерной рубашкой прослеживались довольно женственные формы.

И пусть я ненавидел Романову, но отрицать очевидные вещи сложно. Например, она была красивой даже в этом тряпье.

Рита сглотнула и с неохотой поднялась из-за парты. Опять не посмотрела в мою сторону. Смешно. Тоже мне, блин, устроила здесь театр недотрог.

– Всем привет, – произнесла Марго. Голос ее звучал неуверенно, без былого задора и яркости. Я даже не признал его, ведь раньше она была более бойкой. Раньше. Очередной каламбур.

– Меня зовут Маргарита. Очень рада со всеми познакомиться.

– Ты всегда так странно одеваешься? – бестактно спросила Лена Ильинская. Я закатил глаза, вслух издав смешок. Странно – не то слово. Что за дурацкие бабкины тряпки? Она что в монашки записалась с тех пор, как вычеркнула меня из своей жизни? Черт! Нам было девять. В этом возрасте не принято «вычеркивать».

– Лена, – крикнула Егоровна, сводя брови на переносице. Марго ничего не ответила, молча села обратно, опустив голову так низко, что ее подбородок коснулся груди.

– Браво! – хлопнув в ладоши, сказал я, продолжая прожигать девчонку взглядом.

Ну же! Насколько тебя хватит, малышка? Сколько еще ты будешь делать вид, будто это я – вселенское зло.

– Браво, друзья! Давайте поприветствуем…

– Шестаков, да сколько можно! – классная ударила рукой, сжатой в кулак, по столу. Кажется, ей мои концерты перестали нравиться.

– Наталья Егоровна, – крикнул с последней парты Раевский. – Вы мешаете социализации девочки в новом классе.

– Адаптации! – влезла Аллочка. Наша, типа, отличница.

– Социализации! – не унимался Мишаня.

– Адаптации.

– Хватит! – вздохнула Егоровна. – Начнем классный час. У нас много тем, а поспорить вы и после успеете.

Народ чудом умолк, и начались обсуждения выпускных экзаменов, выбора вуза, нормального поведения на уроках. Мне эта муть была не особо интересна, потому что и вуз, и экзамены – дело решенное. Первое – мы с парнями уже выбрали, а второе – сдам, не дурак уж. Сейчас были дела интересней – Рита и ее отрешенность.

Я все сорок минут буравил глазами девчонку, пытаясь понять, как бы мне хотелось себя вести рядом с ней: игнорировать или изводить. Наверное, всего понемногу.

Женщин нельзя прощать.

Когда прозвенел звонок, одноклассники подскочили со стульев, не дав Егоровне даже зафиналить свою важную старческую речь. Я тоже поднялся, взял рюкзак, который висел на стуле, накинул его на плечи и пошел в сторону последней парты. Ребята медленно расходились, обсуждая гулянки в парке. Рита же быстрыми движениями сгребла пожитки в старый ранец и планировала дать максимальную скорость.

Однако у меня что-то щелкнуло, и я решил вернуться к первой, теперь уже нашей, парте. Встал в проходе, скрестив руки на груди, злорадно выжидая, когда же Романова поднимет голову. И вот она поворачивается ко мне лицом: ее глаза янтарного отлива с зеленой радужкой расширяются, и девчонка замирает на месте, подобно фарфоровой кукле в музее восковых фигур.

– Что такое? – мои губы растянулись в глумливой улыбке. Но этот взгляд потухших звезд выбил почву из-под ног. И веселье куда-то пропало, и шутки растерялись. Рита смотрела на меня снизу вверх из-под пушистых чернильных изогнутых ресниц. Смотрела, как смотрят потерявшиеся дети на взрослых, которые их нашли, как грешник на бога, держа в руках медовую свечку.