Вернувшись домой, Василий застал родителей в подавленном состоянии. «Чо случилось? Кто-то из родни помер?» – обеспокоился он. «С роднёй, слава богу, пока всё нормально. Все живы и здоровы. Комиссары нас замучили. Надысь ворвались на двор три молодых мужика, а с ними милиционер, и стали его обшаривать во всех уголках. Я у них спрашиваю, чо, мол, потеряли в моём дворе, а они суют под нос какую-то бумажку и говорят: «Ваша семья не выполнила зерновую развёрстку. Вот, пришли посмотреть, сколько вы зерна для себя припрятали». Я им отвечаю: «Так у нас нет излишнего зерна. Только себе да скоту на зиму оставили. А ещё семенное на будущую посевную заложили». «А пузо, мужик, у тебя не лопнет? Все сусеки в амбаре забил, да ещё, наверное, столько же припрятал. Так что заберём мы то, что ваша семья должна советской власти, а сколько останется – всё ваше будет», – сказывал их старший, а сам склабился, словно я ему ровня. Потом спрашивает: «Сами на заготовительный пункт отвезёте или мы свои подводы подгоним?». Я ему отвечаю: «Зерно я вам не отдам!». А он как заорёт на меня: «Кто тебя спрашивать будет, кулак недобитый! Скажи спасибо, что остальное хозяйство не конфискуем. Твой сын где служил? У Колчака? Вот то-то. Значит, он сознательный враг советской власти, а с ними у нас разговор короткий. Раз – и к стенке!». «Совсем сдурели люди. Ни бога, ни чёрта не боятся», – тяжело выдохнул Иван Васильевич. «А почё им бояться чёрта, если они сами порождение дьявола», – сказала печально Евдокия Матвеевна. «И чо, вывезли зерно, или оно ещё в амбаре лежит?» – спросил ошарашенный известием Василий. «Выгребли всё в тот же день. Привели соседа нашего пьяницу Савелия и Губина Никишку, которые с большим удовольствием затаривали мешки зерном и грузили на телеги. Почти сто пудов забрали. Слава богу, что в подпол и погреб не заглянули. А то бы совсем голыми оставили. Нам с тобой надо срочно ехать на деляну и перетащить в колок необмолоченную скирду. Неровен час и до них доберутся», – предупредил Иван Васильевич. «Хоть сейчас поедем. Всю ночь буду таскать снопы, чтобы этим коммунякам не достались», – ответил возмущённый Василий. «Сегодня ты, давай, отдыхай с дороги, а завтра пораньше выедем», – предупредил отец.

Рассказ, который Василий услышал от отца, потряс его воображение. «Да чо же это творится на земле?! Почему над крестьянином издеваются все кому не лень?! До каких это пор будет продолжаться! Мы, чо, не люди?! Приходят в наш дом, забирают всё, чо только можно, и ещё нас же и винят во всех своих грехах! Разве может поступать так человек по отношению к такому же человеку? Неужели конец света наступил?! Почему видя всё, Бог не прекратит эти безобразия? Неужели и он чарам дьявола поддался? А где же эти все попы, которые постоянно твердили нам заповеди божьи? Неужели они не видят, как унижают русского человека, крестьянина, эти пришлые ироды? Прошу тебя, Всевышний, заступись за рабов своих – крестьян. Людей правильных, покорных и почитаемых тебя», – раскаляли мозги Василия слова возмущения и гнева. Он искал понимание реалий новой власти и пути примирения с ней, но не находил. Обида за себя, за семью и за всех добропорядочных жителей села жгла ему грудь и совесть. «Чо же делать и как себя вести, чтобы не сорваться и не наломать дров? Где найти душевные силы, чтобы вытерпеть это унижение? Какой же должна быть власть слепой, чтобы не увидеть, как изгаляются над народом её прислужники? А ведь доиграться может», – метался в мыслях молодой, но уже повидавший жизнь мужчина.

На следующий день Василий запряг Чалого в сани и ещё затемно выехал с отцом на деляну. До обеда перевезли необмолоченную скирду в берёзовый колок, разгребли в сугробе площадку, уложили в два слоя снопы и засыпали снегом. Чтобы не вызывать любопытства у односельчан, накидали полные сани берёзовых поленьев и вернулись домой. А ночью выпал обильный снег и ещё сильнее прикрыл их захоронку.