В Большом Сорокине Василий появился под утро. Узнав от матери, что отец и сёстры в поле на стану, он не стал ложиться спать, а прихватил приготовленные Евдокией Матвеевной продукты, сел на Воронко и поехал к ним. Пока добрался, на улице уже рассвело и для хлебороба начался рабочий день. Зная о результатах поездки делегации в город, Иван Васильевич не стал выспрашивать у сына подробности, а предложил ему немного отдохнуть: «Ты чо это такой квёлый? С дороги поди шибко устал? Вон падай в шалаш и поспи немного». «Некогда сейчас отдыхать. Зимой высплюсь», – ответил коротко сын и выпив половину крынки молока, направился к ручной молотилке. Но как только закончился день и настало время отдыха, Василий даже не успел поужинать, как сморил сон. Сёстры хотели его разбудить, но Иван Васильевич цыкнул на них: «Пусть спит. Для него сейчас сон дороже хлеба». Только на следующий день отец попытал сына о поездке делегации в город. «А в каталажку-то вас за что сажали?» – спросил недоумённо отец. «Видно не понравилась большакам наша просьба. Если, говорят, мы всем будем снижать задания, то советские люди в Москве с голоду помрут». «Почему раньше не помирали? Кто-то их ведь кормил?». «Раньше кормить было кому. Всё крестьянство Расеи на Москву, Петроград и другие города работало. А ныне некому стало хлебушек растить. Вот уже сколько лет воюем друг с другом». «А ты почему не вернулся со всеми домой?» – словно только сейчас вспомнил, спросил Иван Васильевич. «Товарища по воинской службе встретил, вот и побалякали малость», – схитрил сын. Но Ивана Васильевича его ответ устроил и уже озабоченно он произнёс: «Как будем выполнять эту зерновую развёрстку – ума не приложу. Сколько ни думаю, ни считаю – даже половины нам не удастся покрыть». «А может гнев на милость советская власть сменит? Выжмет из крестьян всё, что можно, да и отстанет. Не будет же она всех поголовно расстреливать за невыполнение задания? Тогда кто же будет землю обрабатывать да пшеницу выращивать? Коммунисты? Так они, кроме как командовать простым народом да сытно жрать, более ничего делать не умеют», – попробовал успокоить отца Василий. «Всех расстреливать не будут, а самых отстающих в сдаче зерна могут и к стенке поставить. В угрозу другим», – сказал отец. «Могут! У этих людей рука не дрогнет», – согласился Василий, вспомнив почему-то курчавого в очках мужика из продкомиссии.

Обмолот своих десятин Губины закончили до ноябрьских холодов. Несмотря на тяжёлые летние климатические условия, урожай они собрали неплохой. Часть зерна, которую планировалось пустить на семена, личное пропитание и на корм скоту, они вывезли домой и ссыпали в сусеки амбара и погреб. Около ста пудов оставили на всякий случай в скирде необмолоченными, а всё что осталось – отвезли на железнодорожную станцию и сдали под расписку уполномоченному комиссару по продовольствию. Такого зерна у них набралось всего четыреста пудов. Где остальные шестьсот брать, чтобы выполнить развёрстку, Губины не знали и стали выжидать реакцию властей. А в первых числах ноября помощь в уборке урожая попросила пинигинская родня. Отправляя сына и дочерей, Иван Васильевич напутствовал: «Вы смотрите там, не посрамите меня. Работайте, как все чикирёвские. Да и вечерами особо не вошкайтесь с местными. В Пинигино парни всегда были бедовые. В момент обрюхатят. Ты, Василий, смотри за сёстрами». «Скажешь тоже, тятя! Мы чо – маленькие? Скоро уже по шестнадцать лет исполнится», – возразила самая смелая из сестёр – Евдокия. «Но, но! Не перечь мне! А то, враз опояской по мягкому месту огрею. Ишь, какая взрослая нашлась! Передай Василий Лисафиде, что она в ответе перед нами