ХынСаа и ранее снились вещие сны. Тханана учила её толковать видения, и это получалось у девушки не всегда хорошо. Иногда она совершенно не понимала того, что увидела, но временами смысл сновидения ей подсказывало предчувствие, помогавшее уловить будущее и предсказать его с каждым разом всё лучше. ХынСаа была расстроена увиденным: она не хотела верить тому, что нёс её сон, но сознание настойчиво требовало удержать рассказ о нём в сердце. Порой нерассказанный сон не сбывался.

– Чем ты опечалена, ХынСаа?

Вопрос матери после того, как ушли гости, тронул девушку своей проницательностью. Неловко улыбнувшись в ответ на внимательный взгляд Тхананы, ХынСаа отставила медный таз, который натирала золой, сполоснула руки и присела за низенький стол напротив матери. Бурый мех согревал ступни. Девушка поправила складки коричневого платья и посмотрел на мать.

– Слова, которые мне сказал Дотт перед тем, как уехать. Они не дают мне покоя, – ХынСаа не кривила душой: пожелание юноши расстроило её.

Тханана нахмурилась и провела ладонью по едва начавшим седеть каштановым волосам, разделённым ровным пробором и собранным в тяжёлую косу. Сдержанная, как и все горянки, со строгим взглядом светлых глаз, в шерстяной безрукавке поверх платья с длинными рукавами и юбкой, молодая, несмотря на тронутое заботами и тревогами лицо, она внушала как дочери, так и всему племени уважение и трепет. К ней всегда прислушивались, к ней приходили, чтобы поделиться житейскими проблемами, чтобы послушать совета, её решения дожидались во многих спорах. Она возглавляла племя наравне с супругом, и только женская мудрость позволяла ей оставаться в тени мужа, за которым она всегда оставляла последнее слово.

Она воспитала ХынСаа в уважении к мужчинам, в почитании их. «Не поднимай взгляда», «Никогда не касайся лица отца и брата», «Не повышай голоса», «Никогда не спорь» – заветы матери девушка хорошо усвоила ещё в детстве. Как и все ламарские девушки, ХынСаа непременно шла следом за отцом и братом, всегда трапезничала лишь после того, как поедят они, держала в уюте и чистоте их комнаты и одежду. Мужчины защищали дом и честь семьи, приносили пищу с полей или охоты, брали на себя всю тяжёлую работу и учились сражаться. ХынСаа уважала отца и брата, восхищаясь их мужеством и находя в них опору и защиту; она любила их – искренне, ласково и мягко, видя такую же любовь в глазах, словах и поступках матери.

– Выйти замуж за огонь, – повторила Тханана слова Дотта. – Это древняя традиция девушек нашего племени.

ХынСаа подалась вперёд и попросила:

– Расскажи, уни.

– В тяжёлые времена, – помолчав, начала мать, – когда племя теряло защитников и гярахи приходили в селения, девушки, защищая себя от бесчестья, лишали себя жизни.

Девушка вздрогнула; она понимала этот выбор – прикосновение чужого мужчины было несмываемым позором как для незамужней девушки, так и для женщины, бывшей в браке.

– Воины чужаков всегда были жестоки с женщинами, детьми и стариками, так мне рассказывали, – продолжила Тханана. – Они убивали, сжигали дома и поля, резали стада. И тогда, поднявшись на крыши, наши девушки прыгали в разведённые ими костры. Или не выходили из домов, которые они подожгли.

– Уни, – нахмурилась ХынСаа, вспомнив предание, которое слышала в детстве, – твоя уни говорила, что были девушки, которые принимали в себя кинжал. Это тоже наш обычай?

После её слов и она и мать взглянули на кинжал, висевший над устланным шкурой ложем Нийсхо, почти одновременно. Один из законов племени запрещал обнажать клинок, если нет намерения убить. «Не вытаскивай кинжал из ножен, коли не собираешься пролить кровь», – часто говорил Нийсхо. На голову нарушившего закон падал позор.