– Почему?

– Полагали, что пионеры – это такие бесенята, то есть своего рода чертенята новой эпохи, а патриарх тогда как раз вышел из моды до поры до времени. Но попозже, как это обычно и случается, вернули старое название, потому что все новое – это хорошо забытое старое.

– Но сквер вокруг прудов – или, точнее, вокруг пруда – называется Булгаковским, – сказал я.

– Разумеется. Как же его еще называть. Вон та липовая аллея, в которой из сгустившегося знойного воздуха соткался неприятный тип престранного вида в клетчатом пиджачке, в жокейском картузике – этот длинный гражданин висел, не касаясь земли, покачиваясь то вправо, то влево, и сквозь него было видно, то есть он казался прозрачным, наподобие стекла. А вон и скамейка, на которой лицом к пруду и спиной к Бронной сидели поэт Иван Бездомный и композитор Берлиоз. Тут даже если не захочешь, все равно назовешь сквер Булгаковским.

– Да, – согласился я, – только Берлиоз не композитор, а редактор толстого журнала и председатель московских литературных ассоциаций. Так, по крайней мере, сказано в первой главе романа.

– Верно, – кивнул головой Пелевин, – но как потом установили, по ночам он сочинял музыку – фамилия обязывала.

«Вполне возможно, – подумал я, – хотя в романе об этом нет ни слова».

– А в двух шагах от этой скамейки, – продолжил Пелевин, – на соседней скамейке и присел тот самый незнакомец, иностранец с виду, лет сорока, слегка прихрамывавший на одну из своих ног, брюнет в дорогом сером костюме и сером же берете.

Я припомнил описание Воланда из первой главы романа Булгакова. Пелевин вроде бы ничего не переврал.

– Помнится, – усмехнулся Пелевин, – я по наивности долгое время считал этого Воланда своим дальним родственником, чуть ли не троюродным дядюшкой. Но он повел себя самым подлым образом. Стал требовать подтверждения родства, заказал генетическую экспертизу, одним словом, – немец, колбасник и филистер.

– Немцы никогда не отличались ни широтой души, ни широтой взглядов, – поддакнул я Пелевину.

– А вон там, – Пелевин показал рукой, – на повороте с Ермолаевского на Бронную выехал трамвай и отрезанная голова Берлиоза прыгала по булыжникам мостовой. Голову ему комсомолка-вагоновожатая отрезала своим трамваем именно потому, что Аннушка вовремя и в нужном месте разлила обычное подсолнечное масло, чтобы он поскользнулся. Все было подстроено – Аннушка – Анка-пулеметчица никогда никого не подводила.

– Аннушка – это Анка-пулеметчица? – удивился я.

– Да. Она работала на несколько разведок сразу, с Воландом сотрудничала по мелочи. Подрабатывала, как обычно женщины, на помаду и всякий макияж. Для женщины ведь очень важна не только внутренняя жизнь, но и внешность, то есть как она выглядит.

Мы присели на скамейку, где совсем недавно – меньше ста лет тому назад – сидел Берлиоз, лишившийся в тот день головы и уже больше не писавший критических статей и не сочинявший по ночам музыку.

Настроение по случаю сгущающихся сумерек у Пелевина было приподнятое, и, пользуясь этим, я спросил:

– Скажите, а тот, другой Пелевин, который издает для читающей публики в год по роману, он ваш родственник или просто однофамилец?

– Ни то, ни другое. Фамилии имеют разное происхождение. У него – от Левина из романа «Анна Каренина». Но он увлекается разными научными штучками и поэтому прибавил к своей фамилии частицу «пи», ту самую, которая три целых четырнадцать сотых. Получилось Пи-Левин, через дефис. Потом издатели в погоне за прибылью утеряли дефис, а «и» заменили на «е», они ведь недалеко друг от друга в алфавите. Вот и получилось Пелевин. А у меня еще проще, но совершенно по-другому. В детстве я, как и Абрамович – тот, который в Лондоне: яхты, дворцы, «Челси», чукчи и т. д., – увлекался дворовым футболом. Гонял мяч я лучше других мальчишек, ну меня и прозвали Пеле – помните, наверное, он из Бразилии – Эдсон Арантис ду Насименту, 1940-го года рождения. Коротко Пеле вроде как-то не по-русски, вот и получилось Пелевин. Так что сами видите, фамилии по сути и смыслу разные, хотя внешне и по количеству букв совпадают. Родственниками мы официально, по документам не являемся, несмотря на то что когда-то были одним целым и только потом раздвоились.