– Ой, боги мои, да кучка старых баб и то справилась бы живее! – радостно орал он, пока новобранцы метались по сараю в поисках курток и башмаков. – Живей! Бриться! Каждый солдат должен быть чисто выбрит, таков порядок! Одевайсь! Уолти, я за тобой приглядываю! Шевелись, шевелись! Завтрак через пять минут! Кто придет последним, останется без сосиски! Чтоб ему провалиться, ну и поливает!

Четыре младших всадника Абокралипсиса – Паника, Замешательство, Невежество и Ругань – галопировали по сараю, к непристойной радости капрала Страппи. Полли выскочила за дверь, вытащила из сумки маленькую жестяную кружку, зачерпнула воды из бочки, поставила на старую колоду позади трактира и начала бриться. Она научилась и этому. Секрет был в старой бритве, которую она тщательно затупила. В конце концов, главное – кисточка и мыло. Нанеси побольше пены, сними побольше пены – и ты выбрит, не так ли? Готово, сэр, гляньте, какая у меня гладкая кожа.

Она уже почти закончила, когда над ухом у нее раздался пронзительный вопль:

– Ты что это делаешь, рядовой Пукс?

Слава богу, бритва была тупая.

– Перкс, сэр, – поправила Полли, вытирая пену с носа. – Я бреюсь, сэр. Меня зовут Перкс, сэр.

– Сэр? Сэр?! Я тебе не сэр, Пукс, я, черт возьми, господин капрал. Вот как меня надо звать, Пукс. И вода у тебя в солдатской кружке, Пукс, которую тебе еще не выдавали, если не ошибаюсь. Ты дезертир, Пукс?

– Нет, сэ… господин капрал!

– Значит, вор?

– Нет, господин капрал!

– Тогда откуда у тебя такая-разэтакая кружка, Пукс?

– Снял с мертвеца, сэр… господин капрал!

В голосе Страппи, который при каждом удобном случае поднимался до визга, зазвучала неподдельная ярость.

– Ты мародер?!

– Нет, господин капрал! Этот человек…

…умер у нее на руках, на полу трактира.

Их было шестеро – шесть героев, вернувшихся с войны. Они, должно быть, уже не первый день тащились с предсмертным серолицым терпением в свои маленькие горные деревушки. На всех Полли насчитала девять рук, десять ног и десять глаз.

Впрочем, самое жуткое зрелище представляли те, кто вернулся относительно целым. Они сидели в застегнутых доверху грязных мундирах, которые вместо бинтов стягивали чудовищное месиво, крывшееся под одеждой. От этих людей пахло смертью. Завсегдатаи «Герцогини» раздвинулись, чтобы дать им место, и заговорили тише, как в церкви. Отец Полли, обычно не склонный к сантиментам, тихонько подлил бренди в каждую кружку эля и отказался от платы. Калеки несли письма от солдат, оставшихся в строю, и один из них передал весточку от Поля. Он бросил письмо через стол Полли, когда она подала тушеное мясо, а потом тихо умер.

Вечером остальные кое-как двинулись дальше, забрав с собой для передачи родным оловянную медаль, которую нашли в кармане покойного, и официальную благодарность, которая к ней прилагалась. Полли взглянула на нее. Это был печатный листок с подписью Герцогини и пропуском для имени – его пришлось втискивать в строчку, потому что оно оказалось длиннее обычного. Последние несколько букв слепились вместе.

Такие мелочи всегда остаются в памяти, когда бесцельная ярость, раскаленная добела, заполняет сознание. Не считая письма и медали, все, что осталось от солдата, – это жестяная кружка и пятно на полу трактира, которое так и не удалось отскрести.

Капрал Страппи нетерпеливо выслушал слегка измененную версию. Полли видела, что он глубоко задумался. Раньше кружка принадлежала одному солдату, теперь она принадлежит другому. Таковы были факты, и капрал ничего не мог поделать. Тогда он решил, избегая скользкой почвы, обойтись обычными оскорблениями.