Там, под Севастополем, оборона была уже подготовлена. Были траншеи, землянки, окопы соломой обложены. Но это всё мы потом оставили, когда отступали, и уже на новых местах нужно было окапываться.

В Севастополе я первый раз увидел пленных немцев: молоденькие мальчишки, голодные сидят – ну такие же, как я, ты представляешь?

Кормили как?

В Одессе кормили исключительно здорово – всё ж оставалось. Нам давали котелок, там полкотелка каши, например, и столько же жира еще сливали. Вино давали – привозили повозку с деревянной такой бочкой. А под Севастополем очень плохо кормили. Голодные были постоянно. Рано утром на рассвете привозили кушать, например, и вечером – иначе к передовой не подойдешь. Давали суп-пюре гороховый – одна водичка прямо, перловку давали. Около Севастополя есть местечко такое, Инкерман. Там рядом Сухарная балка и склады артиллерийские Черноморского флота. Их взорвали, когда наши отходили, там очень много боеприпасов было. И там был завод шампанских вин. Так нам давали это шампанское. Сначала бутылку на четверых, а потом замполит пришел: «Как так? Это на двух человек надо! Что вы дурака валяете?» Ну начальство, им выгодно было – старшина и так дальше. А пить: попробуй шампанское выпить – с чего? Чашек нет. Так мы брали с немецких котелков крышки снимали. Оно всё выбегает – еще не знали, как правильно пользоваться. С пистолетов трофейных потом расстреливали эти бутылки. Пацаны, ну: боя нет – в бутылки стреляли, кто лучше. Возьмешь патрон наш, камнем ударишь – пуля чуть-чуть влезала внутрь, и можно было из парабеллума или из вальтера стрелять одиночным выстрелом. Потом нужно было оттянуть – гильзу не выбрасывало.

Экипировка у вас какая была?

Винтовка та же самая, лопатка, противогаз обязательно. Но противогаз я выбрасывал.

Сначала под Севастополем наша бригада была в резерве Главного командования Приморской армии. Так нас перебрасывали то на Мекензиевы горы, то на Итальянское кладбище, то на Английское кладбище, то на хутор Каракуба – всё время на новом участке мы находились.

Как-то меня выделили со старшиной пойти за пищей. Взяли термос в рюкзак и пошли. Я подошел к одному краснофлотцу, говорю: «Морячок, с какой ты бригады?» Он посмотрел: «Мишка!» Я: «Мишка!», – друг на друга. А это Мишка Рабинович, его сестра дружила с моей тетей. Он погиб потом. И мы там задержались до того, что старшине прострелили бачок – суп весь вылился.

Потом прислали нам пополнение из Азербайджана, Грузии и так далее – сделали национальные дивизии. Эти азербайджанцы, что они делали! Они свои портянки снимали и в вещмешок складывали. И всё. Когда позже я лежал в Цхинвали в госпитале, полно их было – все калеки, с отмороженными пальцами. В палату нельзя было войти – воняло так мертвечиной. И потом стали все инвалидами войны.

А посылали, например, этого азербайджанца со старшиной перловую кашу нести, так он по дороге рукой из ведра половину каши, наверное, съедал. Краснофлотцы однажды одного так отлупили, как не знаю кого. Сало давали нам как сухой паек или консервы американские. У меня ни ключа, ничего нет, только штыком можно было пробить эту коробку. Так вот азербайджанцы – мусульмане, они сало не кушали. Они его складывали в вещмешок, чтоб где-то поменять на что-то. А наши краснофлотцы брали это сало и по губам им мазали. Те кричали так.

У нас был командир взвода, агроном азербайджанец: парень такой, техникум окончил – ветеринарный, что ли. Так он рассказывал: «Я ему говорю, а он мне: «Я твоя не понимаю», – азербайджанец азербайджанцу.

А до этого командиром взвода у нас был молодой лейтенант с подводной лодки – списали его. А я же учился в украинской школе, и вот мы как-то в землянке сидели с ним, и я ему что-то по физике говорю: «Формула потужности». А он: «Мощности». Я ему: «Да какой мощности? Потужности». И мы спорим такие