Короткая летняя ночь подходила к концу. Спать было уже некогда, и все стали расходиться по своим делам. При прощании Антон Семенович обещал в первый свой приезд в Харьков привести черновую рукопись книги, начатую им еще в 1925 году.

Прошло несколько дней. Антон Семенович выполнил свое обещание: положил на стол Галины Стахиевны «еще не очень толстую стопку четвертушек бумаги, мелко исписанных одним из его почерков». И вот какими словами он «сопроводил» это свое действие: «Видите, я исполнил свое обещание, и зря, так как вы понимаете, как я сейчас рискую». Сказал «просто, искренне без всякой тени кокетства». И продолжил: «…Там будет видно, а сейчас, пожалуйста, никому не говорите в колонии, что я пишу книгу, это может нарушить естественную непринужденность наших отношений».

Галина Стахиевна бережно положила в ящик стола аккуратные странички без помарок и исправлений, но несколько дней не прикасалась к ним, так как берегла в себе «очарование праздничного вечера». Но когда решилась прочитать – была потрясена. Вот как она описывает свое состояние и ощущения: «…Не отрываясь, с возрастающим интересом я прочла всё до конца и с грустным сожалением положила в стопку последнюю страницу, – такой кратковременной показалась захватывающая радость этого чтения».

Радость чтения вызвала в Галине Стахиевне большой интерес к личности Антона Семеновича – не только талантливого педагога, но и замечательного писателя. Она вспоминала, что в рукописи было восемь глав, названия которых не изменялись при публикации. Начиналась рукопись главой «Бесславное начало колонии имени Горького». Позже появилась новая первая небольшая глава «Разговор с завгубнаробразом».

Рукопись была написана «от руки на очень хорошей тонкой линованной бумаге, пожелтевшей от времени», но названия не имела. Когда возник вопрос о названии, Галина Стахиевна, высоко оценив рукописный текст книги, сказала Антону Семеновичу, что он написал поэму. Интересной была ответная реакция: «Ну, эчеленца, эту патетическую импрессию вам придется очень серьезно доказать! – воскликнул Антон Семенович, скрывая веселую иронию в звучных иностранных словах».

У Галины Стахиевны был такой сильный аргумент, как прозаическая поэма Гоголя «Мертвые души», но она встретила сопротивление Макаренко и не смогла понять, удалось ли ей его убедить. И вдруг, к ее удивлению, «он подумал несколько дней и блестяще добавил слово „педагогическая“». Галина Стахиевна одобрила следующее высказывание В. Ермилова по этому поводу: «Этим ответственнейшим названием с самого начала и совершенно сознательно он очень затруднил себе задачу, но так справился с ней, что заглавие органично-едино со всем произведением: оно вытекает из его сущности и прекрасно раскрывает и завершает его» («Поэзия нашей жизни», 1941 г.).

Галина Стахиевна поняла важную вещь: автору первой части «Поэмы» в 1927 году было тридцать девять лет, и он не имел ещё опубликованных книг, «но он не был начинающим писателем». Она подчеркнула: «Это был уже зрелый художник со своей литературной манерой, вполне владеющий сложными законами и искусством стиля и композиции». И, наконец, последовало еще одно признание: «Я не знала его другим, не знаю, когда и как с такой определённостью складывался его яркий и самобытный талант. Могу только сказать, что написанные им главы в том же виде и порядке, в каком он при мне впервые вынул из портфеля, вошли в первую часть и без изменений были опубликованы в „Альманахе. Год 17-й“ в 1934 году».

Читателю «Педагогической поэмы» интересно знать, что, читая первую часть, он касается первоисточника. Читатель «захвачен напряжениями, трагедиями и достижениями первых дней колонии».