– Эрнальд, – спокойно возразил Тамаш, – как долго ты рассчитываешь прятаться от неизбежного? Удача – женщина непостоянная. Рано или поздно каждый из нас встретит свой ручеек с камнем на шее, и никто уже не посмотрит ни на твои, ни даже на мои заслуги. Не лучше ли попытаться изменить судьбу?

Эрнальд медлил с ответом.

– Еду поровну, – добавил Тамаш.

Эрнальд сглотнул, но снова промолчал.

– И горячая ванна.

При этих словах глаза юноши вспыхнули, и, словно не веря своим ушам, он подался вперед и тихо переспросил:

– Ванна?

Тамаш уверенно кивнул:

– Да, прямо сейчас. Я договорился.

Эрнальд покосился на низенькую пристройку с купальнями и тихонько прошептал:

– Виата-благодетельница… Ладно, согласен.

– Я надеялся на это, – с улыбкой ответил Тамаш, – тогда тебе пригодится вот это!

Он ловко перекинул пухлый сверток, и юноша удивленно развернул тряпицы. В руках у него лежали поношенная, но чистая и крепкая рубаха с высоким воротом и грубые домотканые штаны, в которые были завернуты сапоги – тоже поношенные, но вполне приличные и, в отличие от его собственных, целые. Тамаш ободряюще махнул в сторону купален и, довольный, вышел из сада.

***

Обжигающая вспышка расколола тьму и вырвала меня из небытия. Я слаб и слеп, члены мои беспомощны, а рот нем. Пронзенный светом, я силюсь вернуться обратно в благословенную тьму и забвение, но свет заполняет меня, обжигает и лишает последней воли, а тьма все ускользает, оставляя задыхаться в яростном безумии беспощадных всполохов. Назойливый, нескончаемый и бессмысленный, сияющий водоворот затягивает мой беспомощный дух, свивается кольцами и охватывает своими петлями, оплетая пульсирующими змеями света. О, Свет! Когда же ты стал так жесток!? Я не знаю, сколько это продолжается, тону… задыхаюсь в безжалостных зарницах. Свет настойчив, он давит меня, сжимает все крепче. И вот уже тошнотворный хоровод не дает мне вздохнуть, рот раскрыт в беззвучном вопле, мне нечем дышать, а вокруг разливается бордовый ужас.

***

Тамаш очнулся, конвульсивно хватая ртом воздух. Липкий холодный пот пропитал соломенный тюфяк, принесенный с вечера. Мысли роились в сознании, перепуганные поразительно реальным кошмаром. Руки слегка подрагивали, а грудную клетку свело болезненным спазмом, будто он действительно только что задыхался в смертельном захвате. Он несколько раз шумно вздохнул, собрал рассыпавшиеся волосы и перетянул ремешком на затылке. На улице было еще темно. Окно, прорезанное прямо в крыше, по хорошей погоде было открыто, а тяжелая рама, затянутая бычьим пузырем, лежала здесь же, в глубине, под самым скатом. Тамаш поднялся и, стараясь не разбудить спящего на кровати Эрнальда, встал под окном, ловя ртом прохладный ночной воздух.

Среди привычного ночного шуршания ему вдруг почудились приглушенные голоса. Он привстал на цыпочки, ухватился за край окна и, подтянувшись, высунулся повыше: точно, внизу под стеной дома тихо переговаривались несколько голосов. Он узнал глубокий голос хозяйки, двое других собеседников были неизвестны. Тамаш взволнованно прислушался —разговоры в такой час ничего хорошего не сулят.

Лекарь тихо спрыгнул обратно в комнату и, не дожидаясь продолжения, потряс Эрнальда за плечо. Юноша испуганно подскочил, но лекарь прижал палец к губам и молча кивнул в сторону окна: голосов стало заметно больше. Парень округлил глаза и, затравленно озираясь, бросился к двери, но Тамаш цепко ухватил его за руку и покачал головой. Огромные глаза юноши стали еще больше, рот скривился от страха, он часто задышал и, казалось, вот-вот рухнет в обморок. Тамаш усадил мальчишку на кровать, всучил сапоги, обулся сам и перекинул через плечо сумку. Когда Эрнальд был готов, лекарь протянул ему кинжал с ножнами, выменянный вечером на старый меч и кольчугу, и встал под окном, жестами показав, чтобы выбирался на крышу. Подсадил его и сам протиснулся следом. Голоса внизу стали тише, а потом и вовсе скрылись в доме. Тамаш осторожно полез вверх по черепице, Эрнальд не отставал. Перебравшись через конек, оба замерли.