И шутили оба родителя, когда Лазя ходить учился:

– Лазарь, встань и ходи!

И заливаются. И девчонки, на них глядя, тоже.

Настало новое время. Трехчасовые очереди за сахаром, папиросами и колбасой по талонам.

Михаила сократили на работе. С новой не ладилось. Он искал помощи в общине. Кто-то подкидывал шабашки, но чаще Миша сидел дома, читал Библию, перечеркивал крестиками объявления о работе, звонил кому-то от соседей, потом ехал куда-то и всё равно вечером был грустен.

А потом и раздражителен. А потом и зол. А потом уходил до вечера, а приходил веселым. Нет, работу не нашел. Зато встретил Ваську/Петьку/Жорку, «посидели, знаешь, хоть от души отлегло»…

Миша всегда легко знакомился. Грузчики на перекуре, сантехники, электрики возле ЖЭКа, кочегары в котельных – все готовы промыть косточки нынешней власти, что оставила их семьи без куска хлеба, а за подачкой по гнусной бумажке заставила стоять по несколько часов в очередях.

Работа? Может быть, но точно не здесь. Давай-ка лучше накатим друг, по одной, всё легче станет в жизни мыкаться…

Миша сначала выслушивал их с лучистым взглядом, отвечал цитатами из Библии. Потом за компанию пропускал одну-другую. И поражался безотказности этой анестезии…

Потом стал приходить под утро, и кто-то из жорок/петек сваливал его под окном или на пороге квартиры. Днем отсыпался, вечером хмуро требовал «жрать», а к ночи шел из дома.

Что-то сдвинулось в мире и голове Михаила.

Приходил Семён, который в собрании был теперь вместо Михаила. Семён был бородат, черен, худ; видом строг, а глаза грустные. Он тоже был отцом троих детей. Говорили, что старшая дочка его жила сначала с наркоманом, потом с кришнаидом.

С какой-то ласковой грустью он принимал из рук Камиллы настой, открывал все ту же огромную толстую книгу и уединялся с Михаилом в маленькой комнате.

Однажды через приоткрытую дверь Марфа услышала их разговор.

Семён читал:

– Книга Иова, глава 8, стих 2. «Долго ли ты будешь говорить так? – слова уст твоих бурный ветер!» Стих 3. «Если же ты взыщешь Бога и помолишься Вседержителю, и если ты чист и прав, то Он ныне же встанет над тобою и умиротворит жилище правды твоей».

Раскол, Миша, внутри тебя, попал ты в искушение…Смотри, чтобы злейшие бесы не вошли. Ты лучше меня знаешь, что это такое. Что так смотришь, помнишь падения свои? Бойся, Миша, все просрать, всё.

– И что мне, по-твоему, делать? У меня три рта и жена. Меня уволили!

– А ты долго бухать будешь? Тебя за этот год с трех работ уволили. Ты скоро на работу в Магадан будешь ездить.

Миша смотрел в пол.

– Это разве работы? На одной не заплатили, со второй погнали, третья закрылась.

– Ты видишь, что в стране творится? Надо терпеть, молиться…

– А детей мне тоже духом святым кормить?

– Не богохульствуй, брат!

– Да пошёл бы ты…

Семен вздохнул.

– Я-то пойду, что с тобой будет, Миша… Мы молимся за тебя.

Семён вышел. Он и рассказал Камилле то, чего она не могла даже предположить. Бурная молодость была у Миши. Гонял сестру с матерью, последние деньги нёс в лавку за шкалик водки, валялся в канавах. Пока однажды не подобрали его христиане, шедшие с собрания.

В тот раз в Мише тоже что-то перевернулось. Он был юноша, максималист. И воспылал в нём огонь веры. Подобно Савлу, отринул он ветхие одежды и надел новые – веры и чистоты. Стал проповедовать, изучать Слово. Женился вот на любимой Камилле, деток родил.

А теперь упал.

– Вернулся пес на свою блевотину[5]. Молись, Камилла. И терпения тебе.

Семён ушел. И больше Миша его не пускал на порог.

До вечера Михаил не выходил из комнаты. Камилла просила его поужинать с ними. Он отвечал одно: «Не…»