– Как Ренка? – спросил Саня, закончив до блеска чистить хлебом опустевшую тарелку. – Нет писем?

– Ты же знаешь, почта будет в конце недели, и никак не раньше, – грустно отозвалась Лена.

За полгода она так и не смогла привыкнуть к отсутствию дочери. Временами потерянно озиралась, словно надеялась разглядеть знакомую тоненькую фигурку. Путалась и ставила на стол лишнюю чашку…

Скрипнула дверь вагона, по коридору медленно и неуверенно прошаркали сапоги Корнея. Машинист шагнул в свою комнату, молча миновал стол и улегся на лавку, отвернувшись лицом к стенке. Тяжело вздохнул, повозился, скорчился поплотнее – и затих. Лена бросила тревожный взгляд, достала покрывало, накинула отцу на ноги, села рядом.

– Неможется тебе? Ноги крутит, дождей ждать? – спросила Лена, осторожно гладя отца по плечу. – Или опять желудок жжет?

– Нечего меня жалеть, – буркнул Корней. – Сдохну – одним паразитом на свете меньше станет. Он кашляет, а у меня ребра ноют. Я-то думал: жилы порвем, после магических безобразий вдвое раньше срока пути восстановим, так Михаилу Семеновичу зачтется, в жизнь пойдет… Так они вона – дешево отделались. А почему? Да потому, что я зачернил ему всю удачу.

Корней натянул покрывало так, чтобы оказаться под ним с головой. Саня испуганно вынырнул из детского закута, глянул на мать: о чем речь? После памятного спасения мага удачи, достойного господина Юнца, в течение месяца возле состава крутились странные люди. Что-то изучали, проверяли, по десять раз прочесывали лес и зарисовывали промоину, близ которой стоял состав, постепенно приводили в порядок путь и продвигались по нему на запад. Наконец, в разгар лета, Михаил Семенович получил толстый конверт, доставленный вестовым из столицы. Его долговое дело пересмотрели, обвинения сняли и даже постановили в полном объеме выплатить жалованье за последние три года службы. Небывало щедрая благодарность, и все ощущали за ней руку мага Юнца.

– Тятя, – жалобно вздохнула Лена, переходя на самый ласковый тон. – Вы не рвите себе сердце. Я знаю, вы за нашего начпоезда самого ректора Юнца просили, в чем тут чернота и злой умысел? Опять же Михаил Семенович рад, к пользе пошла просьба.

– Точно, зови батьку на «вы», как чужого, – то ли попрекнул, то ли посоветовал Корней.

Хотя знал, так его Лена обычно именует, стараясь выказать уважение и порадовать – по традиции юга, откуда происходит ее мама. Дед завозился, сбрасывая покрывало, запутался в нем и расстроился окончательно. Дождавшись, пока дочь поможет сесть и уберет ткань, тяжело махнул рукой. Было видно, что губы его жалко дрожат.

– Донос я написал в зиму, – едва слышно выговорил Корней, глядя на свои руки, мнущие кисет с табаком. – Спьяну, со зла… Все надеялся, что он затеряется, что не заметят и не рассмотрят. А они рассмотрели! Прибыли только что. Курьерская паровая дрезина из самого главного управления. Там, на путях, стоит, в мой паровоз только что не упирается. Три эдаких лощеных столичных хлыща вышли, ни слова никому не молвили и в «семерку» – шасть! При них пакет…

Корней прижал руки к животу и сложился пополам, упираясь лицом в колени, словно прячась от боли. Лена охнула, схватила чашку, наполнила тепловатым старым травяным отваром, упала рядом с отцом на колени:

– Ты отхлебни глоточек, полегчает. А я, дуреха, все гадаю, отчего у тебя язва так расшалилась. Пей, не скрипи зубами. Ну какой из тебя доносчик, прекрати себя корить! Обойдется. Может, они по хорошему поводу, положительному.

– Со светлой удачей в ночь не суются на порог, – безнадежно замотал головой машинист. Кое-как выпил пару глотков и вздохнул чуть свободнее.