– Давай поженимся, Костик, – вдруг предложила она.

Лещинский едва не поперхнулся.

– А что? – продолжала подруга. – Корсиканец официально объявит нас мужем и женой, выдаст доппаек на свадьбу. Будем жить, как люди.

– Детей заведем, – в тон ей произнес Лещинский.

– Конечно! – воодушевилась Оксанка, не уловив иронии. – Чем мы хуже других? У Смитов есть дети, у Миядзаки – тоже, даже у Паррелей есть. Я уж молчу о птичниках, те вообще несутся, как куры… Я же здоровая баба, да и у тебя все на месте. Надоело мне быть гвардейской подстилкой, хочу нормальной семейной жизни!

«Все-таки слез сегодня не миновать…» – обреченно подумал Лещинский.

– Послушай, дорогая, – сказал он. – Ну какие здесь могут быть дети! Сама подумай: ни лекарств нормальных, ни детского питания, ни подгузников…

– На подгузники тряпья надерем.

Лещинский усмехнулся.

– Тряпья… – проговорил он. – Не знаешь ты, что такое памперсы… Но дело даже не в них. А набеги хитников? А горячие торнадо? Пойми – этот мир давно сошел с ума! Куда подевались аборигены? Чего им тут не жилось, а?

– Ну, подевались, и ладно! Теперь мы тут живем, – парировала Оксанка. – Ты на хорошем счету у Корсиканца. Попросим комнату побольше, такую, как у Паррелей. Не пропадем…

– А вот это не факт!

– Что – не факт?

– Что не пропадем. Ты о фаге позавчерашнем слыхала?

– Ну, слыхала… Никитична в приюте новых девочек выхаживает. Я собиралась сходить к ним, поболтать. Узнать, что сейчас дома носят…

Лещинский жестом прервал ее трескотню. В голосе гвардейца прорезался металл, словно он отдавал команды бронеходному звену, а не разговаривал с любимой женщиной.

– Так вот, милая, – сказал он. – Фаг не только выплюнул девчонок, он еще и троих побирушек заглотил. Где они сейчас – неизвестно! Понимаешь меня?

Подружка смотрела на Лещинского круглыми от ужаса глазами, словно за его спиной возникло «привидение».

– Ты хочешь сказать, Костик, – запинаясь, пробормотала Оксанка, – что ничего еще не кончилось?

– Вот именно! Путешествие в любую минуту может продолжиться, – ответил он. – И полбеды, если только для нас. Представь, если фаг заглотит нашего малыша и выплюнет его, беспомощного, черт знает где…

Оксанка спрятала лицо в ладони. Между пальцами хлынули слезы.

– Я не подозревала, что ты такой жестокий…

– Вот те раз! – опешил Лещинский. – Это я-то – жестокий?!

Подруга отняла руки от зареванного лица.

– Да! Ты! – выкрикнула она. – Ты меня просто не любишь!

Лещинский бросил ложку, подбежал к возлюбленной и прижал ее к груди.

– Ну что ты, малыш… – забормотал он. – Конечно же, я тебя люблю… Но ты сама посуди, разве мы имеем права обрекать ребенка на все это…

Оксанка его не слушала, она уткнулась лицом в согнутый локоть и зарыдала.

Утром Лещинский увидел у ворот завода удвоенный наряд гвардейцев и бронеход. И ни одного побирушки, ни одного праздного человека или чужака на площади. Лишь ветерок гонял по бетонке разный мусор и мелкую, похожую на чешую, листву укропных деревьев.

Бронеход сделал шаг навстречу Лещинскому. Загудели сервомеханизмы, поднимающие «фонарь». Из кабины помахал Гаррель.

– Герка засек с воздуха хитников, – пояснил он с ходу. – Небольшой отряд: рыл десять. Они проникли в жилую зону и скрылись в техтоннеле на углу Пятой и Ремесленников. Там сейчас работают ополченцы. А мы ждем гостей здесь.

– Ага, – кивнул Лещинский. – Кому куда, браза, а мне – на завод.

– Отставить – на завод. Корсиканец желает тебя видеть. Он поручил передать, чтобы ты забил на Данеляна и шел в Управление.

– Семь пятниц на неделе, – прокомментировал известие Лещинский, ощущая легкую тревогу: быть может, директор завода донес Корсиканцу, что присланный гвардеец критикует утилизацию излишков продовольствия?