— Евушка, а ты как тут? — она слегка запинается на полуслове, разводя руки в стороны.

— Нужно поговорить, — безапелляционным тоном отвечаю ей, входя в дом. Она отодвигается в сторону, освобождая мне проход.

Дома все также вкусно пахнет маминой выпечкой, кажется это штрудель с яблоками и тыквой. Ноздри заполняет сладковатый запах с нотками корицы, я тут же окунаюсь в детство, когда не было проблем и забот. Было все легко, весело и непринужденно. А сейчас... А что сейчас? Еще несколько дней назад все было хорошо...

— Будешь ужинать? — она ласково щебечет.

— Нет, только чай, если можно.

Она тут же кивает, наливая в красивую чайную пару ароматный байховый чай с мелиссой. Мой любимый.

— Отец скоро вернется?

— Через час где-то, — пододвигает ко мне пиалу с печеньем, — Штрудель еще не готов, — виновато опускает голову. И в этом вся мать.

Раньше ее эта робость и покорность вызывали у меня уважение, сейчас я испытываю жалость. Маму я люблю, но не вижу в ней той сильной личности, которую видела раньше. Потому что она никогда ею не была, она всегда так пресмыкалась перед отцом. И меня такой же воспитывали, только я вот не хочу так. Больше не хочу. Оказывается, тебе могут сделать больно, могут твое доверчивое сердечко порвать на куски. Тогда к чему весь этот цирк с покорностью, если все равно не оценят...

— Отлично, значит, у нас есть время. Не хочу его видеть.

— Дочка, ну зачем ты так?

— Мам, не нужно причитать, — торможу ее, — Я реально по делу.

Она аккуратно складывает руки на коленях.

— Ты прости, что грублю, — смотрю на родную женщину и немного начинаю оттаивать, — Просто нервы сдают. Мам, ты знаешь реальную причину, почему тогда три года назад Валенский пришел к отцу и изъявил желание жениться на мне?

— Ну как же, ты ему приглянулась, он видел твою заинтересованность в нем. Поэтому так все сложилось.

Ха! Заинтересованность... Нет, это была большая всепоглощающая влюбленность.

— Мам, я говорю про реальную причину, а не про сказку, что отец и Андрей мне впарили.

Она кривит лицо от моих словесных выражений, но на агрессии вся гадость из меня вылезает. Я всю жизнь себе запрещала все. Даже бранное слово сказать. Ева держи осанку, Ева ешь аккуратно, используя не только вилку, но и нож. Ева, нельзя сербать суп, приличные девочки так не делают. Ева, говори и смейся тише, ты же в приличном обществе находишься. Таких вот "Ева..." я могу перечислить тысячу. И мне больно, что из меня лепили непонятно кого. А где я настоящая?

— Не знаю, Ев, о чем ты говоришь, — она пожимает плечами, — Это и есть реальная причина.

Либо она не хочет говорить, либо она и правда не знает. Скорее второе.

— Мам, а тебе нравится твоя жизнь? — резко задаю вопрос.

— Ну, конечно! У меня замечательная дочь. Мне нравится наш дом, твой отец уважаемый человек.

— Мам, что-то счастья в твоих словах вообще нет. От слова совсем. А ты сама о чем мечтала? Ну хоть раз!

— Ты знаешь, Ев, я знаю, куда ты клонишь, — она расстроено качает головой, — Но я и правда счастлива с твоим отцом. Он многое для меня сделал. Да, он не ласковый человек, но я его очень уважаю.

— А любишь?

—А любовь... Это такое дело, понимаешь..., — она мнется с ответом, — Погоди, сейчас покажу.

Родительница спешно покидает кухню, оставляя меня наедине. Через минуту уже возвращается с альбомом, старым таким, прямоугольной формы и обшитым красной бархатной тканью. Внутри черно-белые фотографии, закрепленные выемками по бокам в виде прорезей в толстой картонной бумаге.

— Смотри, это Леня, — она приглаживает потрескавшуюся со временем фотографию молодого человека в форме, — Это моя первая любовь. Мой Ленечка, — от ее слов по телу пробегают мурашки. То, как она произносит имя этого человека заставляет сердце сжиматься.