– И притом алкаш – сколько раз тебя из кафе вышибали на Рив-Гош. Можешь жрать, сколько хочешь, Жодель, пока мы тебя в ад не отправили! Только не здесь! Ну-ка вставай и уноси ноги отсюда! Живо!

Занавес опустился. Спектакль «Кориолан» закончился. Публика бурно приветствовала постановщика трагедии Жан-Пьера Виллье, пятидесятилетнего актера и короля парижской сцены и французского экрана. Занавес несколько раз поднимали – крупный, широкоплечий Виллье улыбался и аплодировал зрителям, так хорошо принявшим его спектакль.

Внезапно из последних рядов зала по центральному проходу побежал старик в дешевеньком рваном костюме, что-то хрипло выкрикивая. Неожиданно он вытащил винтовку из широких, болтавшихся на подтяжках штанин. Зал замер от ужаса: мужчины заставили женщин пригнуться, послышались беспорядочные крики. Виллье быстро отослал за кулисы актеров и технический персонал.

– Готов выслушать разъяренного критика, мсье! – прогремел его голос, способный усмирить любую толпу. Однако перед ним у самой сцены был явно ненормальный старик. – А вот это – безумие! Опустите ружье, и давайте поговорим!

– Для меня разговоры закончены, сын мой! Мой единственный сын! Я жалкое ничтожество, ибо не смог отомстить за тебя и твою мать! Знай только, что я пытался… Я люблю тебя, сынок, и я пытался, но не сумел!

С этими словами старик сунул ствол в рот и спустил курок. Его голова разлетелась на куски, забрызгала все вокруг кровью и мозгами.

– Кто это был, черт побери? – заорал Жан-Пьер Виллье, когда в его театральную уборную вошли родители. – Выкрикнул несколько бредовых фраз и застрелился. Но почему?

Старшие Виллье, которым уже перевалило за семьдесят, переглянулись.

– Придется рассказать. – Катрин Виллье массировала шею мужчине, которого воспитала как сына. – Пожалуй, лучше сделать это при твоей жене.

– Не обязательно, – возразил ее муж. – Он сам ей скажет, если сочтет нужным.

– Ты прав. Решать ему.

– О чем вы?

– Мы многое держали от тебя в тайне, сынок, чтобы не причинить тебе вреда в юности.

– Вреда? Мне?

– Это не твоя вина, Жан-Пьер. Франция была оккупирована, немцы упорно искали тех, кто оказывал им тайное сопротивление. Подозреваемых хватали, пытали, иногда целые семьи оказывались за решеткой.

– Борцов Сопротивления, конечно? – прервал отца Виллье.

– Да.

– Я слышал от вас, что вы оба были в Сопротивлении, хотя и не знаю подробностей.

– Об этом лучше забыть, – заметила мать. – То было страшное время: людей обвиняли в коллаборационизме и избивали, тогда как многие всего лишь старались уберечь своих близких, особенно детей.

– Но этот сегодняшний незнакомец, этот безумный бродяга назвал меня своим сыном!.. Я могу понять эту одержимость – как ни странно, она свойственна актерам, – но чтобы вот так покончить с собой?! Это же чистое безумие!

– А он и был безумен, ибо слишком много пережил, – сказала Катрин.

– Ты знал его?

– Очень близко, – ответил старый актер Жюльен Виллье. – На Жан-Пьера Жоделя когда-то возлагали большие надежды – у него был прекрасный баритон. После войны мы с твоей матерью пытались его отыскать, но он бесследно исчез. Вообще-то мы знали, что немцы нашли его и отправили в концлагерь, а потому решили, что он пропал без вести, как и тысячи других.

– Но почему вы его разыскивали? Какое отношение он имел к вам?

Женщина, которую Жан-Пьер всегда считал своей матерью, опустилась возле него на колени – лицо великой актрисы было все еще прекрасно; голубые, с зеленоватым оттенком глаза смотрели прямо на него.

– Он имел отношение не только к нам, но и к тебе, сынок, – мягко сказала она. – Это твой родной отец.