Матушка не перечила. Пошла приготовить закуски. Иоанн Тимофеевич повеселел:

– Видишь ли, Паша!.. Это ведь теперешняя молодежь городом бредит… А для нас Бог пребывал на родной земле, Беллавины потому и Беллавины, что из века в век Иисусу Христу служат. Сказано: «Весь бо есть бел Господь наш». Его истинным светом род Беллавиных бел.

– А нас вроде бы и Дьяконовыми кличут? – вспомнил Павел.

– По пращурам. До батюшки моего, Тимофея Терентьевича, все ведь дьячками были. Терентий Осипович, Осип Петрович, Петр Кириллович. Кирилл-то вроде священником был. Впрочем, духовенство – сословие крепостнее крепостного. В древние времена попасть в духовные можно было, а выйти – нет. Ваш дедушка первый в роду удостоился иерейского сана, а в диаконах служил с десяти лет.

– Как так – с десяти?! – изумился Павел.

– А что ты удивляешься? Терентий Осипович, твой прадед, оставил шестерых домочадцев женского пола, вот на его место и поставили сына-отрока, чтоб семья с голоду не перемерла. Ни семинарии, ни даже духовного училища отец Терентий не проходил. Читать и петь по книжкам учился. От батюшек набирался и ума, и знания… Уважаемый был иерей. Консистория его награждала и «за добродушие и усердие», и «за трезвую жизнь», и даже «за скромный характер».

– За скромный характер и ты награды достоин, – сказала Анна Гавриловна, ставя перед супругом графин с водкой, соленые рыжики, жаренную в сметане рыбу, молодой лук, малину в чашках.

– Что поделаешь, матушка, – развел руками Иоанн Тимофеевич, – трезвенностью Всевышний не наградил.

Анна Гавриловна вздохнула, быстро ушла за ситцевую занавеску, на кухоньку. Батюшка огорченно поглядел на чад:

– Беда, ребята!.. Ваш папенька подобен Ною, от которого детям его – искушение. Не берите с меня этого примера. Не огорчайте своих матушек.

Но Анна Гавриловна явилась от печи, светясь радостью, с огромным, позлащенным жаром пирогом.

– С грибами, чую! – воскликнул Иоанн Тимофеевич, вконец смущенный за свое питие, за огорчения, приносимые драгоценной матушке, смущенный даже счастливым видом ее.

– Грибы нынешние. Павел с Васенькой набрали.

Анна Гавриловна водрузила свое творение на стол и загляделась на семейство.

– Ты что? Матушка? – встревожился Иоанн Тимофеевич.

– Хорошие вы у меня. Золото с серебром, серебро с золотом. Вот уж воистину Беллавины.

Вася сидел, затаясь сердцем: ему было легко, как одуванчику. Помолился про себя: «Господи Иисусе Христе! Пречистая Богородица!» А о чем помолился, чего попросил – не ведал.

Батюшка прочитал молитву, выпил, отведал пирога.

– Блаженство, матушка, блаженство! – И поглядел на старшего сына: – Вот ты, Паша, в город за счастьем меня послал бы. Что тебе сказать? Терпеливее мы были. Куда как терпеливее нынешнего молодого поколения. Господь за терпение жаловал нас, грешных… Меня и в Сопках-то чуть было в рекруты не забрили. Спасибо, невеста сыскалась. Батюшка Анны Гавриловны помре, а сыновей у него не было. Чтобы место за семьей сохранить, стали искать жениха для матушки вашей.

– Еще ведь и ждать пришлось со свадьбой, – улыбнулась Анна Гавриловна. – Мне пятнадцати лет не было, а как исполнилось – сыграли свадьбу.

– Я уже диаконом был. Венчались в сентябре, а девятнадцатого октября памятного 1847 года высокопреосвященный Нафанаил, архиепископ Псковский и Лифляндский, рукоположил меня во священника. Вся наша жизнь, чадушки, – промысел Божий. Уж в таких я неудачниках ходил, что сам себе казался пустоцветом, человеком ничтожнейшим. Мне ведь двадцать пять лет было. Умные люди на мне крест ставили, а Господь по-своему судил. Священство даровал, ласковую супругу, пригожих детей. Судьбой, голубчики мои, наградил. Судьбой. Мой завет вы знаете: никогда не отступайтесь от Бога. Бог оставит вас, а вы не теряйте ни веры, ни надежды. И будет вам в сто крат всего, как Иову из страны Уц.