В один из таких тяжелых дней матушка выпроводила Васю из няниной комнаты:

– Ступай погуляй. Нянюшке отдохнуть нужно.

Вася перед сном молился о Пелагее, просил у Господа здравия. И теперь, выйдя из дому, он шептал и шептал без устали: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

Ноги привели в храм. Служба давно закончилась, в храме прибиралась монашенка. Поповича она заметила, но окликать не стала.

Вася вышел на середину, под купол. Смотрел на евангелистов: на орла, на льва, на ангела и быка. Евангелисты высоко, а белый голубь[1] в куполе и впрямь как в небе сиял облачком.

В душе было покойно и радостно, вдруг увидел совсем небольшой, потемневший от времени образ какого-то святого. Попросил душою: «Помолись о Пелагее, о няне. Помоги ради Господа Иисуса Христа». Поцеловал икону и только потом попробовал разобрать надпись: «Преподобный Исаакий Затворник».

Вышел из храма, сел у стены, в тени. Задремал. Увидел веселый луг в золотых гвоздиках. Няню, а на руках у няни самого себя.

Пробудился. Вспомнил сон. И стало страшно идти домой. Но тотчас и пошел.

– Где ты был? – спросила матушка. – Няня-то у нас поднялась.

– Поднялась?! – удивился Вася.

– Да ведь упрямая. Поднялась, и все тут. Довольно, говорит, разлеживаться. Выздоровела.

Вася кинулся в комнатку няни, а она была уже у печи.

– Квас хочу поставить. Жаркие дни наступили. Окрошку будем хлебать.

Перед сном, молясь на ночь, Вася не удержал благодарных слез.

К нему пришла маменька:

– Ты чего плачешь?

– О нянюшке… Я молился, и Господь пожалел нас.

– Ах, Вася, ласковая душа! – Маменька погладила сына по голове, по личику. – Сам скоро нянькой будешь… Кого бы ты хотел, мальчика или девочку?

– И сестричка счастье, и братец счастье. Меня и Павел нянчил, и Ваня. Теперь мой черед.

Родился мальчик. Крестили в честь небесного архистратига Михаила, но ребенок был слабенький, одна хворь сменяла другую. А Вася в младшем брате души не чаял. Убаюкивал скорее маменьки.

Шел 1873 год.

Сено Иоанну Тимофеевичу косил богатый кулак. Всякий год шел торг, для Иоанна Тимофеевича неприятный, проигрышный. Кулак давал восемь – десять рублей деньгами и поставлял шесть возов сухого сена.

– Надувает он тебя! – говорила, сердясь, Анна Гавриловна.

– Матушка моя! – Иоанн Тимофеевич разводил руками. – Шесть возов нам на зиму хватает, а в барышах колокольное сословие от веку не бывало.

Сено привозили на двор. Сеновал сами набивали. Иные возы приходилось досушивать.

Духмяный воздух роднил душу со всею природою. Васе все чудилось: что-то должно объявиться. Жданное с детства, это что-то было так всегда близко…

– Сегодня спим на сеновале, по-богатырски! – закончив работу, разрешил Иоанн Тимофеевич.

Сон с батюшкой на новом сене – радость. Можно раскинуть руки и ноги и впрямь представить себя богатырем.

– Ну вот вы и выросли, – говорил детям Иоанн Тимофеевич. – Павел и ростом меня догнал, и силой. Ваня тоже стал большак, в семинарию поедет, Вася, минет годок, в училище пойдет… Счастливый у нас Миша. Братская любовь – как благодатная сень, и от невзгод укроет, и от недобрых искусов убережет. Я на вас днем, когда сено укладывали, поглядел со стороны, порадовался: от доброго корня наш род. Высоко, правда, не залетали, а службу Богу и Отечеству несем честно. У кого счастье в деньгах, у кого в чинах. Мы семьей богаты.

Сильно мигнуло.

– Зарница? – спросил Ваня.

– Слышишь – рокочет? – возразил Павел. – Хорошо, что все убрали, гроза идет.

Слушали, как далеко, видно за озером, небесная телега гремит по камням незримой дороги.

– А я знаю, в каком году было Успение Богородицы. – Ваня затаился, предвкушая торжество.