Тихон открыл глаза: перед ним стоял старец-странник. В руке еловый посошок. Лицо постника, но хорошее, приветливое. Седины в бороде, на волосах из-под видавшей виды скуфьи. Глаза светятся печалью.

– Здравствуйте! – поклонился Тихон и показал на бревна. – Отдохните. Последнее тепло…

– Последнее, – согласился старец, садясь рядышком. – Приготовляетесь к служению?

– Боюсь, приготовиться к тому, что ожидает нас всех, невозможно.

– Ждать да гадать – только душу травить, а жить – так и ничего. Потекут дни за днями… И хоть всякий день будет подвигом, а никто этого и не заметит. Русский человек, слава Богу, терпелив.

– Да ведь годы терпит, а у терпения, даже русского, есть предел. Знать бы край, а края, кажется, нет.

– Края нет! – согласился старец. – Бог есть. Не все переплывут море, но море с берегами. Не забыли бы только помянуть, кому переплыть-то суждено, канувших в пучину. Не забудут, и про них тоже вспомнят. Помогут в горький час.

– Вы из Параклита? – спросил Тихон.

– Из лавры.

– Мне ваше лицо очень знакомо, а встречаться, по-моему, все-таки не доводилось.

– В лавре народу много…

Послышались голоса, усиленные эхом.

– К вашему святейшеству спешат. Обеспокоились…

Тихон вздохнул, поднялся:

– Жалко уходить отсюда… Напрасно переполошились.

– Хорошо, что вы смелый человек, – сказал старец.

– С нами Бог.

Старец горестно встряхнул головой:

– Весь ад восстал на Россию! А в море, про которое говорил вам, буря бурю погоняет.

Тихон улыбнулся страннику:

– Ничего. Завтрашний день у Бога, а мы ведь Божьи. Помолитесь о нас. Да благословит и вас Господь.

Пошел на голоса. Монашеские одежды уже мелькали за деревьями.

И тут сердце толкнулось в груди – обернулся. Старец стоял, опершись на посох левою рукой, а правой творил крестное знамение.

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Тихон поклонился, снова пошел. И снова сердце беспокойно обмерло.

– Святейший, вот вы где! – спешили к патриарху посланные из Параклита иноки.

Тихон обернулся к бревнам. Старца не было.

Поднявшись до зари, Тихон молился в домашней церкви, величая Пресвятую Деву, Богоизбранную Отроковицу, и Ее вхождение во храм.

Душа была покойна, но не покоем неотвратимости – так люди идут под нож хирурга, – а скорее детской уверенностью в праздник: коль день ангела, любящие родители приготовят и пир, и подарки.

– Что-то ты осунулся! – сказал Тихон своему келейнику Якову. – Неможется?

– Здоров, владыка! Ночь не спал.

– Какие-нибудь неприятности?

– О вас думал… Тревожно все-таки…

– Напрасно. Патриарх в России будет – вот что главное.

В Кремль поехали пораньше: большевики для Кремля установили пропускной режим.

Поставление началось в девять часов в соборе Двенадцати апостолов. Приветствуя нареченного патриарха, Платон Тифлисский сказал:

– Святейший Синод с благоговением преклоняется перед промыслом Божьим, избравшим тебя на Патриарший престол Российской церкви.

Тихон, отвечая, помянул о главном:

– Святейший Синод в новом нашем Высшем церковном управлении должен занять второе место.

В соборе стоял холод, пахло нежилым. В Кремлевских соборах уже не служат, древние стены не обогреты дыханием молящихся…

Перешли в Мироварную палату. Здесь воздух был совершенно леденящий. Отслужили молебен, двинулись шествием в Успенский собор.

Тихон был в голубой мантии, клобук с бриллиантовым крестом. Целовал святые иконы, Царские врата, мощи, образ Владимирской Божией Матери.

Хоры такие, словно Иисус Христос явился в славе и силе и архангел Гавриил поднес трубу к губам. Боже! Боже! Разве не последние времена? В западной стене зияет прореха, на восточной – снаряд оторвал распятому на Кресте Господу обе руки. Страшно за патриарха, жить страшно, молиться страшно…