– Фрейлина, ну конечно, – сказал он невпопад, не решаясь сменить тему, которая так ее развеселила. – Фрейлина по фамилии Березка.

– Листопад! – щелкнула пальцами Лилия. – Я точно помню, потому что кто-то из наших нажаловался на нее в деканат, мол, ее истории слишком откровенны и ставят в неловкое положение… некоторых.

– Это мог быть только Вальцев.

Нужно было сказать это раньше. Горячая ладонь обиженно сползла с его бедра, и Роберт быстро запахнул куртку.

Давно погасшие сигареты синхронно упокоились на дне урны. Лилия достала из сумочки ключ от машины, покрутила его в руках, проводила взглядом тщедушную собачонку, ведомую девочкой лет десяти.

– Роберт, скажи… – Он покорно остался рядом в надежде, что порыв ветра отгонит в сторону медовый, злой аромат ее духов, но ветер не пришел. – Ты доволен тем, что делаешь?

Роберт беспокойно покосился на грязные манжеты и постарался прикрыть их, сложив руки на груди. Мысленно посмотрел на себя откуда-то сверху и мысленно же пожал плечами. Если в чем его и можно было заподозрить, так это в тотальном погружении в работу, пренебрежению ко всему сиюминутному, отказе от внешнего в пользу внутреннего, но никак не в нищете, нет, бедняком он не выглядел: куртка как куртка, джинсы как джинсы – значимость того и другого одинаково меркла в сравнении с вечностью, которая ждала его впереди (во всяком случае, самому ему хотелось на это надеяться).

– У меня есть заказы. – Голос дрогнул, что не осталось незамеченным – Лилия вопросительно вздернула бровь, вцепилась в локоть и увлекла Роберта к набережной. – Государственный проект, памятник для областного центра… – На лбу выступила испарина, но он постеснялся ее стереть. – Я работаю с Каревым – архитектор, может, знаешь… Будет бронзовое литье: фигура ангела, который поддерживает раненого солдата и… Укрывает его крыльями. На самом деле это метафора… В-вот.

– Метафора чего?

– Бессмертия души.

– Ах, ну да. – Стук ее каблуков ввинчивался прямо в мозг. – И тебе этого достаточно?

– Городские чиновники довольно консервативны, я не мог позволить себе ни малейшей абстракции…

– Да нет же, я не о том.

Она поправила сползший с плеча кардиган, и Роберт, некстати вдохнув, едва не закашлялся. Мед. Ладан. Что-то еще. Китайские чернила? Перцовый пластырь? Десятки холстов, запертых в каморке под лестницей в ожидании своих первых встречных – кобальт синий, набрызганные пальцами пятна киновари, потекший аурелион… И еще кто-то плачет в этой подлестничной тьме, но не жалобно, а истерично и зло, и долго всхлипывает, и всхлипы эти легко перепутать со звуками любви… Возможно, так оно и есть.

– Если ты не слишком спешишь, я бы хотела кое-что тебе показать. Здесь недалеко, это не займет много времени.

Он не спешил. Не спешил настолько давно, что даже если куда-то опаздывал, уже не мог заставить себя поторопиться.

На сигнал брелка откликнулся приткнувшийся к обочине белый внедорожник. От мысли, что придется доверить свою жизнь женщине, Роберт почувствовал в животе тянущую пустоту. Вначале он долго пристегивался, потом боролся с желанием закрыть глаза, но автомобиль уверенно спрыгнул с бордюра и тут же влился в поток себе подобных. Встречный ветер сдул с лобового стекла сухую листву, свет фонарей расчертил темноту салона яркими белыми прямоугольниками, и он немного расслабился, и даже нашел в себе силы разжать стиснутые на ручке двери пальцы.

Спустя два светофора звуки скрипки сменились клавишными аккордами – и понеслось. Зал был не то, что…

– Ich verlasse heut’ Dein Herz, – не выдержал и зашептал Роберт. Злой мед что-то с ним делал. –