«Школа. Замкнутый мирок, сочетающий в себе все лучшее

от федерального трудового лагеря и птицефермы Третьего мира.

Просто чудо, что я выпустился никого не убив».

Декстер Морган.

Школа. Удивительное место. Тут в воздухе витают романтически-невнятные настроения и такие же эмоции. И запахи. Запахи неуверенности и бушующих гормонов. Закрытое пространство в котором концентрация дураков, считающих себя умными и понимающими все на свете, зашкаливает. Но им можно, потому что дети. Странное оправдание, но большинству оно кажется вполне логичным.

Как показывает опыт, дети устроены точно так же как взрослые – у них непрочные тела, так же идет кровь, и даже еще большая путаница в башке. Должно быть, во времена пещерные и более простые, дети отчетливо понимали свою хрупкость и смертность. А потому не высовывались. Но потом нагрянула цивилизация, взрослые окружили детей заботой и иллюзией абсолютной защищенности. А потом эти дети точно так же стали взрослыми, но как-то так у них не получилось расстаться с этой иллюзией. Никак не могут повзрослеть. Поэтому когда их лупят по башке, они отчего-то страшно удивляются, что такое вообще возможно. Им же в детстве обещали абсолютную защиту и бессмертие. Что-то у нас явно не так с воспитанием и мировоззрением.

Нас возили из приюта в школу на стареньком белом автобусе с криво прилаженной к стеклу табличкой, изображающей бегущих детей. Знак «Дети». Я ездил на этом автобусе несколько лет, но никто так и не поправил знак. Он символизировался в моем сознании с чем-то незыблемым и вечным. Дурацкий шаблон. У каждого, наверное, есть подобное воспоминание из детства – затертый плакат «Кисс» на стене со страшными рожами, потертости на письменном столе, дырка в обоях… криво весящий рулон туалетной бумаги. Что-то такое, что ты рассматриваешь часами и фантазируешь черт знает о чем.

Когда в школе учатся несколько детей из приюта – детей отличающихся от большинства обычных школьников – они неизбежно образуют некое подобие своего приютского братства. Эквивалент большой дружной семьи. В том смысле, что дома ты можешь издеваться над младшей сестренкой как тебе в голову взбредет, но если в школе кто-то посмеет на нее хотя бы косо посмотреть – ты моментально звереешь и бросаешься на защиту. Думаю, так было всегда и везде. Приютские дети сплачиваются, потому что считают себя беззащитными… Нет, не так. Потому что точно знают, что беззащитны. Потому что не могут позволить себе такой роскоши как обычные дети – жить в иллюзии совершенной неуязвимости, в мире, в котором что бы ни случилось, мама и папа тут же прибегут и все исправят. В мире в котором твой дом кажется тебе неприступной крепостью. Дети у которых нет дома смотрят на вещи намного реалистичнее. Обидеть, оскорбить, ударить приютского ребенка в обычной школе означает нарваться на неприятности. Ибо тут же набежит изрядная группа самозваных братьев и сестер и оперативно с тобой разберутся. Волчата, защищающие свою стаю. Замыленный образ, но ничего другого для сравнения придумать не получается.

Тут я, разумеется, тоже ухитрился выпендриться. Никогда не считал своих братьев и сестер по приюту братьями и сестрами. Никогда не отделял приютскую реальность от школьной. Видимо, потому что ни черта еще не умея полагать, все же полагал, что реальность все-таки бывает только одна. И почему здоровенный четырнадцатилетний папуас, нещадно лупивший меня в приюте, тут чуть что – сразу бежит на помощь и отгоняет от меня местных обидчиков?

Я не защищал своих приютских сожителей, равно как не ждал защиты от них. Пока был в младших классах, я вполне отчетливо сформировал собственную манеру поведения, которая, я так думаю, выводила из себя всех психологов – и школьного, и приютского – в равной степени. Черт, я бы не удивился, если бы узнал, что они обсуждали друг с другом мою искрометную персону.