Как я оказался на этом заднем дворе в тот день? Кажется, мы просто бегали с пацанами и я увлекся. Старшеклассники нас постоянно оттуда гоняли – вряд ли опасались, что мы настучим на то что они курят, просто ограждали свою среду обитания. Но я вот увлекся. При этом, как и всякий нормальный восьмилетний пацан бежал я в одну сторону, а смотрел совершенно в другую. Синдром блондинки за рулем. И совершенно ничего плохого не замышляя, даже не осознавая где нахожусь, с разбегу, со всего маху влетел в мягкое, вонючее, обтянутое клубной тканью и отвратительно крякнувшее.

Он попятился, не смог удержать равновесие и плюхнулся задницей на асфальт. Все, кто был во дворе, разумеется, заржали. Даже я, сообразив что произошло, заржал – очень уж комично он смотрелся сидящим на асфальте, беспомощно растопырив жирные ляжки между которыми свисало брюхо. Мультяшка.

Сейчас, конечно, я могу понять, что ему, в силу его комплекции и внешности и так приходилось несладко, над ним и так постоянно смеялись и издевались ровесники, девчонки терпеть не могли, а родители, наверное, пытались убедить в каком-нибудь лживом идиотизме про широкую кость и про то, что все еще похудеет, или что вообще ничего во всем этом страшного нет. Наверное, ему можно было бы и посочувствовать. Но сочувствие – не мой конек. Да и какое сочувствие может быть у восьмилетнего пацана по отношению к издевающемуся над ним здоровенного оболтуса?

В общем, я на него налетел, он рухнул, все заржали. Но потом я посмотрел на него и перестал ржать. Увидел в его глазах… Наверное, тогда я впервые понял как это выглядит. Ненависть, боль и отчаяние. Он сейчас видел не меня – с такой ненавистью, болью и отчаянием он глядел на самого себя, на свою мерзость и несуразность, на все… Видимо, даже у самой последней падлы все-таки есть ранимая душа и каждая падла хочет, чтобы ее любили. Хоть чуть-чуть. Правда, непонятно за что. Все это я прочел в его взгляде. Так что смотрел он, все-таки, на меня. На глазах были слезы, в глазах – совершенно безумная ярость.

Поднимался он с трудом и это тоже выглядело смешно, но для меня еще, почему-то, и печально. Я тогда еще не знал и слова-то такого – эволюция, – но мне вдруг подумалось, что если бы он умер во младенчестве или вообще не рождался, всем было бы легче. Особенно ему самому. Но, в итоге, он поднялся, заорал что-то невразумительное срывающимся фальцетом и бросился на меня.

Первым ударом меня отбросило метра на два. Я должен был бы потерять сознание. Но не потерял. С трудом поднялся на ноги. Меня пошатывало. Но бунтарский дух взял верх над здравым смыслом. Я поднял руку и показал ему средний палец. Старшеклассники, бросившиеся, было, нас разнимать, снова заржали. Позже я осмыслил этот момент и понял, что, оказывается, даже получив по морде можно выйти из драки победителем. Хотя, все-таки иногда выйти нельзя. Потому что трупы, в итоге, не ходят.

Потом, правда, я повернулся к нему спиной, а это уже было ошибкой. Но не судите строго, мне было всего восемь лет – откуда мне было знать, что нельзя поворачиваться спиной к дурному зверю? Я не видел как он бросился ко мне, но слышал гневный вопль кого-то из старшеклассников, требовавший от толстого упыря оставить меня в покое. Но упырь, разумеется, уже ничего не слышал и не соображал. Я едва успел обернуться, чтобы увидеть как он хватает меня за плечи и швыряет о стену. Разумеется, он совершенно не умел драться – иначе я бы не встал уже после первого удара. А тут я даже не упал, только приложился к стене лопатками и затылком. Несильно. Тогда он схватил меня и принялся душить. Неуклюже, нелепо, но действенно. С визгом, с дикой яростью в глазах, с соплей, торчащей из ноздри. Бедный урод. Теперь я бы его пожалел. Но тогда не было возможности – я задыхался.