– Видите, что они со мной сделали, – сказал наш товарищ в первую их встречу. И дотронулся до повреждённого уха.

– Вижу, – сказал милиционер. – Но ты всё же полегче со шквореньскими. Не убей кого-нибудь. А так… Спокойней стало в посёлке. Приутихли они. Благодаря тебе. Жаль, мне нельзя применять такие методы.

Об истории с перстнем, найденным на Мелких песках, я никому не сказал. Никому ни полнамёка. Даже Василий Камашов и тётя Роза оставались в неведении.

В начале кладоискательских событий я думал, что подарок Ольмы в виде драгоценного перстня – случайность, всего лишь однократное везение. А мне мечталось отыскивать настоящие клады регулярно, на постоянной основе, сделать кладоискательство как бы своим ремеслом. Хотя бы в некоторой степени. Отыскивать всё то, что некогда было припрятано купцами и прочими зажиточными людьми.

Только где эти рукотворные сокровища могут быть спрятаны?! Об этом моя интуиция и в целом подсознание ничего не говорили.

Между тем мысли если не о богатстве, то о хотя бы получении достаточно стабильного заработка, овладевали мною всё сильнее и, кажется, уже не покидали ни на секунду.

Однажды, преследуемый размышлениями о золоте и прочих чудесных ценностях, таившихся в недрах земли, я забрёл в Злобинское урочище, что в километре от северной окраины Ольмаполя.

Когда-то там стояла усадьба богатейшего помещика Злобина. Сам помещик вместе с семьёй и ближними домочадцами в 1918 году эмигрировал за границу. Усадьбу же, представлявшую собой прекрасный архитектурный комплекс, революционно настроенные мужики разграбили, а то, что не удалось унести, предали огню.

Фотографии усадьбы экспонировались в Городском историческом музее. Я их там видел и очень внимательно рассмотрел. Поэтому представление о художественном облике зданий и прилегающей территории у меня было довольно полное.

Нагромождения кирпичных глыб, скреплённых цементным или каким-то иным раствором, единичные выступы фундамента над поверхностью земли – вот всё, что сохранилось от роскошных построек. Большая часть развалин поросла луговой травой, кустарником и деревьями.

Сумрачно было в урочище и тихо, как на кладбище. И настроение создавалось под стать кладбищенскому: спокойно-безрадостное, словно медитативное и отрешённое от мира сего.

С четверть часа ходил я по этому островку былой устроенности, меряя его шагами вдоль и поперёк.

Наконец, осмотрев руины, присел на один из обломков стены и в очередной раз огляделся. На всей пространственной композиции лежала лишь печать забвения и проступали многолетние следы воздействия природных явлений. Здесь и там, во многих местах, одни старые, замытые дождевой и талой водой осыпи каменной кладки. Но в трёх-четырёх метрах от меня обрушение стены было совсем недавнее, отличавшееся от остальных фрагментов развалин более свежим контрастным оттенком. А из середины обвала выступало нечто правильной геометрической формы…

Приблизившись, я смахнул с этого «нечто» кирпичный щебень, и взору моему представился угол ящичка, покрытого вековой пылью и неровным сморщенным слоем паутины, похожим на серую ткань.

От возникшего нервного напряжения знакомо уже, как и в случае с речным перстнем, обожгло в груди. Быстрый взгляд по сторонам. Нигде ни единой души, кроме стайки грачей в кронах деревьев на противоположном конце урочища.

На высвобождение находки из груды обломков ушло не больше двух минут. Это оказался не простой ящичек, а старинный ларец довольно искусной работы.

После непродолжительных попыток крышка ларца поддалась, открылась, и взору моему представился целый ворох украшений: жемчужное ожерелье, золотые и серебряные браслеты, подвески, цепочки и ещё что-то красивое, переливчатое, завораживающее. Под ними всю нижнюю половину ларца занимали золотые монеты размером примерно от восемнадцати до двадцати четырёх миллиметров в диаметре, с изображением Николая Второго на одной стороне и царским гербом – на другой.