Впрочем, сам виноват. Зачем позволил вовлечь себя во все это? На что польстился? Предположим, есть оправдание – хотел быть счастливым. Более того, хотел сделать счастливым и весь род людской!.. А ну-ка! ну-ка! Стоп-стоп-стоп! Ну вот, опять, понесло-повело-поехало; откуда только что берется! Ага, вот уже и от ворот поворот. Ну, не то, чтобы так уж и хотел, просто – а почему бы и нет? в общем и целом – было бы неплохо; опять же – чистая совесть, как элемент вышеупомянутого счастья, для себя любимого. Ладно, если честно, хотел или нет – точно не знаю, не помню, да уже и не важно, просто сквозит, маячит позади досадливой тенью. Сейчас, конечно, смешно и грустно. Как будто эти два счастья (свое и чужое) обусловливают или, хотя бы, дополняют друг друга. Как будто они – звенья одной цепи, причина и следствие! И скажите еще – одновременно! Бред! Ну, бред же! Разве можно осветить предмет целиком? Разве возможно, вообще, что-нибудь идеальное, без пятен и обратной стороны? Объять необъятное, совместить несовместимое, прыгнуть выше головы… И что, в таком случае, счастье? Химера. Иллюзия. Пшик. В категориях разума нет и не может существовать настоящего, абсолютного счастья, – это говорю вам я, я, один из немногих, кому довелось испытать его. Земное счастье – лишь блеклая тень, смутное эхо того блаженства, нирваны, ослепительного, обжигающего, всепоглощающего, заставляющего почувствовать себя Богом, Вселенной, совершенством. И даже не почувствовать, а каким-то шестым чувством, надпонятийным, всевластвующим инстинктом распознать, проникнуть, раствориться во вне, стать всем и ничем одновременно, – чудесное, Божественное тождество, алхимия гармонии. Те крохи, которые перепадают людям – мизерны, убоги, не способны дать ни малейшего представления; жалкие, невнятные обрывки, клочки-стразы-сколки.

Единственное, что человеку доверено целиком – надежда. Унизительная подачка, приманка для дураков. Ни с того ни с сего обжегшее сердце предчувствие, лучик света, пробившийся сквозь облака; зерно невнятного обещания, уклончивого и сомнительного намека. И не намека даже в зыбкой цепи недомолвок, пауз, пантомим – конструкции, готовой рассыпаться при малейшем дуновении ветерка, обманчивой и издевательской, как и ее имя. Только вслушайтесь: надежда. Морфологический симбиоз одежды и ее функциональной сути, семантический союз предмета и действия. Согласитесь – в таком разрезе слово приобретает совсем иное звучание, смысл, пошлый и издевательский. Конечно, святотатство, коробит поначалу, но в каждой шутке… И потом, что она дает, эта надежда, кроме так называемого позитивного мышления, мечтаний, чаще всего неосуществимых и потому бесполезных, а, следовательно, и вредных. Она обескровливает нас, делая рабами недосягаемого, миража, она губит наши таланты, сжигает нашу энергию, иссушает наши души. И все это – ради – даже не обещания – намека! – на мгновение чего-то мимолетного, призрачного, неосязаемого, уходящего стремительно и навсегда, оставляющего после себя растерянность, грусть, чувство вины. Так надо оно людям – такое счастье? Почему мы мечтаем о нем?

Смешно… Смешно рассуждать о счастье мне, безумцу, обреченному весь оставшийся век прозябать в этой убогой комнатушке, с одним-единственным зарешеченным окном с навсегда, кажется, застывшим краешком тусклого осеннего неба. Голые ветви тихо покачиваются, словно кивая в такт мыслям, таким же безрадостным, таким же бессмысленным, как ветер, заблудившийся в этом унылом, забытом Богом краю; и ничто и никто не придет, не оживит, не раскрасит, и нет выхода, нет спасения, и все вокруг обречено на тихое, медленное угасание.