В один прекрасный день жизнь моя, до этого скучная и бесцветная, вдруг зацвела-заплелась, завилась-заиграла. Разлилась половодьем, – как раз тот самый случай, когда пошлость приемлема и органична. Ну да, я влюбился. Чепуха, – скажете? какое отношение? Скажете и ошибетесь, – самое прямое. Потому что именно с этого все и началось. Но обо всем по порядку.

В этот самый, «прекрасный» (см. выше) день в жизни моей появилась Юля. Знакомство было абсолютно неожиданным – мы просто встретились взглядами на вечеринке, устроенной уже и не вспомню сейчас кем и по какому поводу. Много позже, раздумывая, проходя шаг за шагом весь путь, я пришел к выводу, что мы были обречены на эту встречу, как бывают обречены пересечься траектории движения космических тел, разбросанных друг от друга за сотни световых лет, и, тем не менее, послушно сталкивающихся где-нибудь в обусловленной заранее координате. Кроме того, во всем происходящем чувствовалась некоторая надрывность, даже драматизм, – у меня сформировалась стойкая уверенность (не тогда, конечно – сейчас), что если бы мы не столкнулись на той вечеринке, то обязательно встретились в другом месте, не в другом – так в третьем; повторяю: мы были обречены на любовь. Кстати говоря, вполне вероятно – так оно и было, и мы сталкивались уже не впервые, но, как это часто бывает, не замечали друг друга в мишуре, постороннем, – судьба умеет прятать свои неудачи. Как бы то ни было, в конце концов, встреча состоялась – неважно как, где, с какой попытки – и теперь уже ничто не могло помешать событиям течь в назначенном русле.

Впрочем, никаких претензий, все было восхитительно. Ритуал знакомства так и вообще прошел выше всяких похвал, просто образец, эталон, по всем канонам альковного искусства. Выверено бурная экспрессия, трогательная, сумасбродно-чувственная романтичность: быстрый обмен взглядами, ожог прикосновений, взбалмошный, безрассудный побег. Ужин при свечах, шампанское в высоких бокалах, «Besame mucho», поцелуи на залитой весенней луной набережной… Сказка, самая настоящая сказка для взрослых!

Надо признаться, что разменяв четвертый десяток, я уже поставил на себе крест. Нет, не то, чтобы мне не везло в любви, даже скорей наоборот – чересчур везло, выигрышная внешность (природная смазливость, спорт, здоровый образ), экстраверсия, нежадность обеспечивали неизменный успех, впрочем, так же неизменно сдувающийся на следующей после кафе и секса стадии. Будто бы до определенного момента – подъем, стабильный и непрерывный рост, а потом – обрыв, пустыня, северный (или южный) полюс. Полнейшее безразличие, причем, как ни странно, обоюдное. Когда-то это едва не сводило с ума, а потом – ничего, привык, свыкся. Обвинения в ущербности, неполноценности не сделали ни циником, ни параноиком, я занял какую-то промежуточную (вот хорошее слово – взвешенную) позицию, вне, между и над. По давней привычке (традиции?) оправдываться перед собой даже придумал теорию, по которой в жизни каждого мужчины для всего, в том числе и для любви, отведены конкретные (плюс-минус год-два) сроки, – и, видимо, свой я пропустил. Я говорил себе: что поделать, так уж случилось; не суждено, не создан; может, не заслужил, а, может, не повезло, – смирись, забей и живи дальше. Вот так вот жил, не тревожась, не задумываясь, а, если задумываясь, то вскользь, на бегу. Казалось, теплилось (надежда умирает последней) – будет, будет еще все, все еще впереди, но грянул третий звонок, выплыли, как из тумана, листки календаря, даты, и стало очевидно, безусловно и непреложно ясно: ничего уже не будет. Ни любви, ни семьи, ни жены, ни детей. Честно говоря, я не знал, радоваться этому или огорчаться. Метался между сентиментальными философствованиями раскаявшегося Дон Жуана и судорожными твистами женатых приятелей, завидующих моей свободе иссиня-черной завистью. Бросался из крайности в крайность, чудил, распутничал, хандрил, даже стал выпивать. Но со временем все как-то утряслось, умялось, пошло своим чередом. Улитка-жизнь поползла вереницей понятийно-нравственных метаморфоз, ротацией сигнификаций; полетели щепками переосмысленные смыслы, переоцененные ценности. Гримаски лицемерия, фантики разочарований. Нет, случались, конечно, и интрижки, и связи, случались иногда и романы, но все это было как-то не всерьез, будто понарошку, и когда все заканчивалось, вместе с непременной и неизбежной в таких случаях грустью приходило робкое, стыдливое, но от этого не менее убедительное облегчение. Иногда, правда, грусть разрасталась, мутировала слабостью, тоской, но я был уже опытный, у меня уже было лекарство. Проверенное, безотказное. Я отключал телефоны, прятался от всех, часами с бокалом вина перебирал старые фотографии, просматривал видео. Оживляя в памяти имена и события, складывая в воображении виртуальные конструкции, – как сталось-сложилось бы все, скажи я то-то и то-то или наоборот – промолчи; успей или опоздай, уйди или останься. И помогало. Безволие, апатия притупляли, примиряли, подчиняли, – как непостижимо сложна и непредсказуема жизнь, как причудливы и запутаны ее лабиринты; побочное действие – я чувствовал себя ребенком, жалким, бессильным инфантилом, размазней. Нет, счастье не для меня. Я безнадежен, бездарен, неисправим, несостоятелен. Безнадежно, безоговорочно, безальтернативно. Навсегда. Во всяком случае, так я тогда считал. Тогда. До встречи с Юлей.