…В ту ночь, помню, я ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Белый свет полной луны лупил в окна, закрытые старыми газетами. А в самом низу стеклянной части балконной двери краешек газеты отогнулся, и узкий белый луч, проникший через ту щелку в мою комнату, был воткнут в пол, и какие-то пылинки мельтешили в луче, как мошки. И этот луч не давал мне покоя: как я ни зажмуривался и ни закрывался от него одеялом, но почему-то все равно ощущал его неприятной резью в глазах.

На несколько минут я все-таки заснул.

Проснулся резко, словно кто-то шепнул мне что-то на ухо. Сел на кровати. Лунный свет по-прежнему бил в окна, но луча уже не было.

Потому что сияние полной луны заслонял стоящий за балконной дверью черный силуэт.

Сначала я, естественно, испугался. Окаменел, не в силах нырнуть снова под одеяло. А потом вдруг догадался по узнаваемым очертаниям – это ж там, на балконе, папахен мой стоит! Да, кстати, тогда еще он не был для меня папахеном, просто папой я его называл… Ну да не важно.

Папахен, словно углядев, что я в него всматриваюсь, призывно махнул мне рукой. Тут же перестав бояться, я соскочил на пол. Папахен всю жизнь меня держал в строгости – если что-то велел, надо немедленно исполнять, а не то схлопочешь: в лучшем случае подзатыльник, а в худшем – какое-нибудь наказание позаковыристей.

Обжигая пятки о ледяной пол, я подбежал к двери. Чуть отвел отогнутый краешек газеты, выглянул… Ну точно – папахен! Стоит, одну руку уперев в бок, а другой мне указывает на дверь перед собой, запертую на щеколду.

Отчетливо помню, как влилась в меня спокойная уверенность в том, что я делаю и собираюсь сделать. Такие простые мысли: «Как папахен оказался за запертой дверью и что вообще ему понадобилось среди ночи на нашем незастекленном снаружи балконе?» – в голове моей, может быть, и возникли, но сразу утонули в этом отупляющем спокойствии. Я взялся за щеколду, потянул… А она, тугая, застряла, не поддавалась.

Папахен на балконе нетерпеливо постучал костяшкой пальца в стекло. Я дернул сильнее.

И тут в соседней комнате раздался густой кашель, скрипнула кровать, и сонный голос папахена осведомился, чего я там не сплю и почему мне вздумалось шуметь.

Мой разум точно раздвоился. Я безусловно понимал: происходит что-то нехорошее, неправильное – и вместе с этим страстно желал открыть щеколду, а она, гадина такая, все не открывалась…

А потом что-то тяжелое налетело на меня, сбило с ног, прижало к полу.

Но за мгновение до этого я все-таки успел увидеть, как колыхнулся темный силуэт за прикрытой газетами балконной дверью, как взметнулись вверх, неестественно удлинившись, его руки и обрушились кулаками на стекло.

– Не смотри! Не смотри! – хрипел мне на ухо папахен, надавливая жесткой ладонью на мой затылок, а на балконе бесновался зверь, и гудела от ударов дверь, лязгала наполовину отодвинутая щеколда, взвизгивали стекла…

Очень нескоро все успокоилось… Хотя, впрочем, я этого уже не помню. Как-то нечувствительно я потерял тогда сознание и очнулся только утром.

Так вот и уводят людей двойники. Куда? А черт знает. Чаще всего больше никто никогда уведенных не видит. Иногда, впрочем, их находят поутру на ветвях деревьев, под стенами домов, в придорожных кустах… скорченных, закостенелых, поседевших, с застывшими остекленевшими глазами. Хотя, бывает, уведенные и возвращаются. Только уже совсем не такими, какими были раньше. А мертвыми.

Вообще разновидностей зверья много. Зверье охотится на людей, но не с целью их сожрать. Это так, для простоты говорят, что они жрут. Убить могут, разорвать на куски, но человеческого мяса они не едят. Не плоть или кровь их интересует. Они выклевывают, выгрызают, высасывают из людей нечто другое, нечто большее.