– А где здесь открывается… шоб сфотать? – спросил он.

Девчонки презрительно фыркнули, отобрали фотоаппарат и ушли, виляя тощими задницами.

Марат беспомощно потянулся им во след с кофром профессиональной аппаратуры в протянутой руке.

– Э-э-э… – заело у него. – Дев-вушки! Давайте я на свой сфотаю!

– Да па-а-ашёл ты, фофан-неумеха! – ответили озорные девчонки через плечо, задорно расхохотались собственной остроте и пошкандыбали с вывертом чудесных ножек по Невскому проспекту. С боков к ним пристроились двое юношей в светлых, летних плащах. Слетелись стервятники на лёгкую добычу.

«Умытый», сникший Марат побрёл дальше, но уже совершенно с другим настроением, обломанным как рога старого ветвистого оленя. Настоящая, стоящая победа даётся тяжело и хороша только после крупного поражения. Или наоборот. Это уж как получится.

З А Л Ё Т Н Ы Е

К позднему вечеру музейный, выставочный, промышленный Петербурги утихомирились. Небо очистилось до пронзительной синевы. Толпы приезжего молодняка бродили по центральным улицам, набережным и площадям, как в праздники.

За такими «белыми» ночами и приезжали в Питер выпускники школ из ближних и дальних областей России. Дети ехали за незабываемыми мгновениями быстролетной юности, за вымученными поцелуями одноклассниц. Поцелуй с девчонкой, даже давным-давно знакомой, на берегах романтичной Невы перед разведёнными мостами приобретал иное качество новизны и неповторимости, откладывался в памяти на всю дальнейшую жизнь, быть может, весьма скудную на эмоции и воспоминания. Этот затаённый уголочек памяти не разрушался с годами до самой старости, оставался, как тёплые воспоминания о юношеской пылкой влюблённости, о детской чувственности и обострённости перед неизведанной тайной первого слияния полов. Такие жгучие поцелуи, прогулки для двух юных душ и тел в поэтических «белых» ночах это ведь нечто большее, чем нервные объятья грязных, вонючих подъездов родных провинциальных городков и посёлков. Романтика юности надолго подпитывалась аурой древней культуры Города.

Успокаивающе журчали воды Фонтанки о гранитные берега. Шелестела листва за чёрной оградой Летнего сада. Призрачные видения белых античных богов и богинь склонились над аллеями. Крылья Дворцового моста, двумя чёрными ладонями воздетые к небу, замерли в ночной молитве. Вползали в Неву гигантские баржи, сухогрузы, буксиры. Медленно и беззвучно, чтобы не нарушать покой вечного города. Великой северной столицы… с невыразительной областной судьбой.

На выгнутую спину каменного мостика Лебяжьей канавки стремительно взлетел серебристый «мустанг» с чёрными, бумажными, транзитными номерами на лобовом стекле. Следом выпрыгнул чёрная, лоснящаяся туша джипа. С диким рёвом обе машины пронеслись по набережной. Вновь остался слышен лишь сонный плеск волн в Неве и неторопливый шёпот листвы деревьев.

Р Е С Т А В Р А Т О Р – О Д И Н

Ранним-ранним утром, когда в переулках и улицах близ Сенной площади ещё и дворников с голодными бомжами не встретишь, у водосточной трубы на углу Гражданской и Гривцова на коленках ползал не вполне трезвый Марат, на мраморной доске замазывал пальцем белой краской фломастерные ругательства приезжих. Фотограф в одиночестве реставрировал любимый город. Мрамор приобретал первозданный вид. Проступила надпись «Вышина воды 7 ноября 1824 года», оттёртая от грязи и пыли.

Марат привстал, примерился. Выходило, что Нева заливала кварталы Санкт-Петербурга по грудь, это при том, что сегодня вода стояла ниже мостовых метра на два. Сколько живёшь в этом чудесном городе, столько приятно удивляешься и восхищаешься Северной Венецией.