Филе уже не помочь… надо думать о живых… Мишка совсем сдвинулся, и это понятно… у любого крыша съедет от такого… а Катя, как же теперь ей… и какая же тварь это сделала… За этими мыслями Горянин почувствовал, как ни странно, нешуточное облегчение: все непонятное в поведении друга объяснилось – пусть страшно и мерзко, пусть ценой гибели любимой собаки… да черт с ней, в конце концов, когда тут такое…

А мир вокруг изменился, мир был не тот, что минуту назад. Из мира напрочь исчезли все звуки и все движение, все застыло, как на остановившейся кинопленке: Миша с неловко зажатой «Сайгой» в руках; сам Горянин, до сих пор оглушенный, делающий глотательные движения, пытаясь хоть что-то расслышать отходящими ушами. И два трупа, два неподвижных окровавленных трупа.

Первым звуком, который услышал Горянин, было мелодичное мяуканье мобильника – и в застывшей тишине прозвучал он сюрреалистично. Денис машинально потянулся к трубке, отведя взгляд от Колыванова.

А когда через долю секунды повернулся обратно, встретился глазами с провалом ружейного дула – с черной и бездонной дырой. Не было никаких драматических пауз, никаких прощальных слов. И вся минувшая жизнь не промелькнула в этот момент перед мысленным взором Горянина. Из ствола вырвался сноп пропитанного свинцом пламени.

Больше Денис Горянин никогда и ничего не увидел.

Как впоследствии выяснилось, в этой части поселка выстрелы услышали многие. И никто не обратил внимания – стрельба по выходным не была таким уж редким событием. Многие из новых обитателей Редкого Кузьмина, расслабившись под шашлычок с коньячком, устраивали образцово-показательные стрельбы из газового оружия. И не только из газового. Опять же их отпрыски со сверхмощными петардами и ракетами… Интересоваться после пары-тройки громких хлопков, что происходит за высокими оградами соседей, считалось дурным тоном.

Рот Горянина раскрылся в беззвучном крике не то удивления, не то возмущения; глаза тоже были широко раскрыты.

А выше глаз ничего не осталось – выстрел в упор снес всю верхнюю половину черепа, от самых бровей. На груди Дениса лежала морда и передние лапы Филы – Колыванов подтащил ее изрешеченное тело и небрежно бросил между Горяниным и Сашей. Казалось, мертвая собака ищет помощи и защиты у мертвого хозяина, или наоборот – безуспешно пытается заслонить его от смертельной опасности.

Колыванов хотел опять прикрыть их брезентом, но забыл, как забывал сегодня многое, – торопился к дому.

Закатное, но по-прежнему убийственное солнце безжалостно гнало его в спасительный полумрак.

Бывавшие в уютном доме Колыванова не узнали бы сейчас разгромленное жилище: пол завален опрокинутой мебелью и разбросанными вещами, стены изрешечены картечью.

Украшавшая гостиную голова лося валялась под ногами бесформенной и разрозненной грудой шерсти, набивки и обломков рогов: недавно проклятое чучело посмело обратиться к Колыванову с нелепыми и страшными обвинениями – но он быстро заставил его заткнуться тремя выстрелами в упор.

Колыванов не думал о том, что убил лучшего друга, – на фоне всех диких и кошмарных событий сумасшедшего дня это было мелочью, не достойной внимания. Остатки его сознания терзала одна, самая главная и важная мысль: Что я скажу Кате, что я скажу Кате, что я скажу Кате…

Жажда донимала постоянно, он уже свыкся с ней, подобрался к крану, до конца не завернутому, наклонил голову… Долго и жадно ловил губами тонкую струйку воды…

Что-то подвернулось под босую ступню – что-то теплое, живое и, несомненно, опасное, сегодня все вокруг было смертельно опасным.