Идти пришлось изрядно. Однако это давно уже не смущало никого из странной троицы, тем более, что большая удалённость от метро почти всегда была сопряжена с понижением цены. Квартира, располагавшаяся на первом этаже уже немолодой белой панельной девятиэтажки, была невелика (33 квадратных метра общей площади), с маленькой кухней и совмещённым санузлом, с решётками на окнах и со всей необходимой простенькой мебелью. И дом, и двор, и подъезд, и сама квартира характеризовались безукоризненной чистотой, что всех порадовало, а Юрия как будто заставило занервничать и, приглаживая малоубедительную белобрысую шевелюру, обратиться к хозяину квартиры:

– Так Вы говорите, четыре семьсот? А торг возможен?

– Да куда уж торг? – проворчал, с гадливой жалостью глядя на Юрия, хозяин квартиры, человек по виду простой и жадный, но не настолько, чтобы биться с Юрием за каждую сотню.

– У меня только четыре с половиной миллиона, – голубые водянистые глазки Юрия наполнились слезами, он отчего-то схватил Катерину за обе руки и вдохновенно посмотрел ей в глаза, наверное, как в тот день, когда делал ей предложение, а та ответила ему покорным и доверчивым взглядом.

Никто, кроме Катерины, не поверил Юрию, но хозяин, махнув рукой, согласился, и они ударили по рукам.

Сделкой рулила Маргарита. Николай наблюдал за процессом подписания договоров, расписок, заказа банковских ячеек и прочими ухищрениями как за великим таинством. По прошествии двух недель сделка была зарегистрирована, комиссию в размере 150 тысяч передали в агентство, и Николаю лично насчитали 15 тысяч рублей.

– А что ты хотел? – строго возмутилась Маргарита, встретив его недоумённый взгляд.

Тем временем, Юрий решил покамест сдать свою новоприобретённую квартиру в аренду. Николай стоически взялся за это. Что удивительно, тихую и аккуратную, хотя и скромно обставленную, квартиру время от времени смотрели, но снимать не хотели. После показов, которые, как правило, проходили ближе к вечеру, Николай взял за привычку ходить на ВВЦ, а оттуда – в Ботанический сад. Ему нравилось молча бродить по дорожкам сада. Иногда он пытался что-то вспомнить, но воспоминания, словно некие отдельные от него сущности, не торопились раскрыть ему себя. Ещё Николай обнаружил в себе любовь к стихосложению, которое имело для него совершенно практический смысл выражения терзавших его смутных чувств:

– Риэлтор? Ты же, вроде, МГУ закончил? – с деланным сочувствием удивился Валера.

– А ты чем занимаешься? – спросил в ответ Николай, чувствуя, что Валера раздражает его всё больше.

– Я на государственной службе, – сухо ответил Валера, как-то сразу подсобравшись, похудев и быстро оглядевшись по сторонам. – А дети есть у тебя? – серьёзно и, как показалось Николаю, с ноткой грусти в голосе спросил он.

– Нет, – просто сказал Николай.

– Эй, любезный, пепельницу принеси, пожалуйста, – крикнул Валера в пустоту, приподняв пухлую руку. Через минуту из пустоты материализовался официант с пепельницей, и Валера, кое-как откинувшись на спинку неудобного пластмассового стула, закурил. – У меня тоже нет. Я всё думал – успеем. Она же молодая ещё. А она однажды говорит: «А я в Японию уезжаю, буду японцев русскому языку обучать». ” А как же я?» – говорю. Она молчит. И уехала.

По мере того, как Валера хмелел, лицо его становилось пунцовым, а сентиментальная горечь сменялась злостью. Залив пивом воспоминания о несчастной любви, он переместился в более раннюю область школьных воспоминаний.