Он не желал признавать настоящую причину, почему они прочесывали море в погоне за этим кораблем. Айронвуд искал двух пассажирок.

Внезапный порыв воздуха за спиной, брызги горячего соленого пота на коже – Николас тяжело нырнул вправо, стукнувшись плечом в дерево, когда томагавк просвистел за его головой.

Пушечный дым вытеснил воздух, едва корабли обменялись бортовыми залпами, а жалкий дневной бриз не желал уносить его прочь, чтобы проветрить поле боя. Продолжавшаяся схватка казалась бессмысленной – удача явно благоволила нападающим. Николас попытался найти драгоценный трофей в постоянно растущей волне тел и крови, омывающей палубу.

Матрос с томагавком пробирался вперед сквозь хаос лязгающей стали и оглушительных выстрелов кремневых пистолетов.

Дерево под ним взбрыкнуло, когда Эфтон, из команды «Челленджера», упал в нескольких дюймах от Николаса с грудью, изрешеченной свинцовыми шариками, и маской оскорбленного неверия на лице.

Пока Николас нащупывал оружие, гнев прокатился по нему, раскалив до самого нутра. Его пистолет уже выстрелил, времени перезаряжаться не было. Можно, конечно, бросить его и оглушить человека, но это стало бы пустой тратой чертовски хорошего оружия. Николас выхватил нож с рукояткой из резного оленьего рога из клубка кем-то срезанного такелажа, и его положение заметно повеселело.

Низкорослый крепкий матрос с томагавком, крича, бросился к нему, глаза его остекленели, лицо блестело от пота и сажи. Николас знал этот взгляд, когда внутри разгорается жажда крови и ты растворяешься в дробном ритме старого доброго боя.

Его правое плечо вспыхнуло болью, когда он поднял незаряженный пистолет, делая вид, что прицеливается. Серый лучик света выхватил дуло в руках Николаса. Матрос так быстро остановился, что из-под него чуть ноги не выскользнули, и оказался так близко от Николаса, что тот учуял едкий запах пота и пороха и увидел, как ноздри противника раздуваются от удивления. Моряк всего на мгновение ослабил хватку на томагавке, и Николас метнул нож, почувствовав мрачное удовлетворение, когда ему послышался хруст, с которым нож пронзил мясистую шею матроса.

Бой, наконец, поутих: большинство осознало неизбежность поражения. Тела отяжелели, патроны иссякли; где раздавались крики, воцарилась тишина. Нож вонзился в бок матросской шеи – должно быть, он повернулся прямо перед ударом. Чем обрек себя на страшную долгую смерть – захлебываться в собственной крови. Николас, привычно балансируя на качающейся палубе, склонился над ним.

– Меня посылает… к… дьяволу… – Глаза матроса сузились в последнем проблеске неповиновения, пока он задыхался и харкал, – сраный… ниггер.

Вместе с последним словом его жилет окропила кровь. Жар испарился из-под кожи Николаса, оставив в груди лишь холодный алмаз ярости. Его называли и хуже, били за то, что родился не с той стороны одеяла у женщины в оковах. Возможно, в этом и заключалось разительное отличие победы от поражения.

Сейчас его жизнь считалась ценной и значимой. На корабле твое происхождение значило меньше, чем то, какую работу ты готов делать; насколько ожесточенно дерешься за своих людей. Николас давно решил смотреть на горизонт будущего, не оборачиваясь через плечо на то, что оставил позади.

Только… эти слова матроса. И то, как его рычание скрутило слово в нечто омерзительное. Николас крепко взялся за рукоятку ножа, вдыхая кисловатый смрад дыхания мужчины, склонившись над его лицом.

– Старший по званию, сэр, – сказал он и перерезал матросу горло.

Николас никогда не радовался смерти и не наслаждался ею, но все же наблюдал, как последняя краска покидает лицо матроса и кожа становится восково-серой.