– Посетите лекцию в союзе воинствующих безбожников, они вам всё толком объяснят, – успокоившись, посоветовал юноша. – Я давно всё понял – над всем стоит мать природа!

– Дурак ты молодец! – осадил Павла художник. – Она откуда взялась? У вас товарищ Колокольчиков, чувственности для художеств недостаёт. А как без неё художником стать?!

– Не хотите, не пишите. К чему этот разговор? Сам справлюсь! – обиженно заявил юноша. – Одолжите мне до получки пятьдесят рублей и ступайте домой.

Кузьмич поспешно вынул из кармана деньги, шлёпнув ладонью, положил их на рабочий стол, схватил клетчатый пиджак, не попрощавшись вылетел из мастерской.

Павел, насвистывая интернационал, с энтузиазмом принялся за идеологически важную работу.

Когда время перевалило за полдень, он вынес на улицу свежие транспаранты и установил их в металлические рамы на фасаде Дома культуры.

Колокольчиков перешёл дорогу, чтобы издали полюбоваться работой и, найдя её блестяще исполненной, гордо вскинув голову, неторопливо отправился прогуляться по любимому городу.

Со сладостным причмокиванием, он выпил стакан газированной воды с сиропом, затем смачно поглотил порцию сладкого мороженного пломбир. А после направился к речке искупаться и поваляться на тёплом песке, мечтательно размышляя о своей будущей семейной и творческой жизни.

Яркое солнце слепило глаза Павла Ивановича, он недовольно морщился и сожалел, что не прихватил кепку. Пришлось прикрываться ладошкой, но как не старался Павел спрятать глаза от светила, всё же не уберёгся и поймал яркого зайчика, который отскочил от золотого церковного креста на макушке купола и тонкой иглой пронзил приоткрытый глаз, так что он сразу его закрыл. Павел потёр повреждённый глаз и прослезился. Попытался поглядеть вперёд, но зрение показало размытые, нечёткие черты городского пейзажа. Открыв здоровый глаз, он увидел у киоска с надписью «Баржом» Ивана Кузьмича, который проглотил стакан воды и принялся пить второй.

– Паша! – окликнул его художник, поперхнувшись водой, – тебя ищу.

Иван Кузьмич был растерян и суетлив, глаза подёрнулись слезливой пеленой. Столь резкая перемена в облике человека удивила Павла и даже напугала его. Широко раскрыв оба глаза, он с участием спросил:

– Что с вами случилось?

– Прости меня Паша! – просипел Иван Кузьмич.

– За что? – искренне не понимая, спросил юноша и закрыл болезненный глаз.

– Согрешил я пред тобою, – захныкал художник.

– Успокойтесь, ничего вы мне плохого не сделали, – кинулся к нему Павел. – Вы меня всегда наставляли, учили и деньги одалживали.

– Пустое говоришь, Паша! Я руки умыл, а тебя несмышлёныша оставил в мастерской транспаранты писать. Прибежал домой и рад радёхонек, что греха избежал, от души порадовался в сердце своём, а оно как заболит и сущность моя вдруг загорелась огнём. И осуждение от Бога грузом неподъёмным на меня легло, что не продохнуть.

– Разве с человеком такое приключение бывает, – ещё больше удивился Павел. – Может вы заболели?

– Скажи, что ты меня понимаешь и прощаешь, – попросил художник, будто покидая этот мир. – Я же знал, что нельзя писать, а ты нет. И сейчас не ведаешь.

– Ладно, прощаю вас, – подумав секунду, другую искренне с состраданием сказал Павел и открыл повреждённый глаз, который теперь видел, как и здоровый.

Лицо художника порозовело, и тень печали исчезла с него, он улыбнулся и, кашлянув, попросил:

– Паша, никому не говори, что я отказался писать лозунги, ни сотрудникам нашим, ни директору, а особенно партийным работникам. Понимаешь?

– Ладно.

– Хочешь, ещё денег одолжу? – любезно предложил Иван Кузьмич.