– А потом я его поймаю, но казнить не стану, – продолжала тем временем развивать свою мысль принцесса, – я ему объясню, что наш враг – Шахрин, и мы вместе разобьем драконий флот и наступит мир. И может быть, я даже выйду за него замуж… – при этих словах Шахи хитро покосилась в сторону брата.

– Подумаешь… – протянул Эсси, – может он и не захочет на тебе жениться.

В последнее время Эсси обзавёлся новым аргументом в этом странном споре. Пусть у него не может быть мужа, но зато и у Шахи не обязательно будет то, чем она грозит.

– ЗахОчет, захОчет, непременно захОчет, – топала ногой принцесса, а старый капитан мечтательно улыбался, глядя вдаль.

– А вот и нет!

– А вот и да!

Подскочив, они побежали по палубе, оставив рассказчика одного. Не то, чтобы им опять хотелось подраться, но и усидеть на месте в их возрасте было совершенно невозможно, тем более, когда вокруг было бескрайнее небо и свежий ветер, а кровь все еще кипела после красочных рассказов о далеких островах и пиратах. Яжджан, отлепившись от фальшборта8, присел рядом с капитаном и протянул ему табак. Тот кивнул, не отрывая взгляда от горизонта.

– Вот это дети! Порох, а не дети!

– Я был в небе, когда они родились, – задумчиво проговорил капитан, – но праздничный фейерверк над Тонхором был виден на сотни миль. И вот, что я скажу, они стоили того фейерверка.

– Они гораздо больше стоят. Вот погоди, увидим мы еще Золотой Век.

– Хорошо бы, – рассеянно отвечал его собеседник, вдыхая дым.

Уже стоя на пристани и гладя на покачивающееся «Сердце» снизу вверх они были необыкновенно тихи. ЭссерджиХана вспоминал ветер, обнимавший его, словно руки кормилицы и квадраты земли глубоко внизу. А Шахи думала об Агате, о пиратском судне с черными парусами и мечтала поскорее вырасти.

«Донос от г-на Шотшэйна, – небрежно пробегал по строчкам глазами фаршад. Пелена настойчивого сна застилала глаза, несмотря на все попытки сосредоточиться. – Сообщаю, что моя жена, Акшир-шархи, подозревается в военном шпионаже в пользу империи Аарин, поскольку неоднократно была замечена мной в связях с неким офицером. Судя по его форме и длине усов, смею утверждать, что он ааринец и находится здесь с единственно возможной преступной целью…»

– Сколько можно! Фару Аша! – воскликнул фаршад, швыряя свиток к остальным, не дочитав до конца. – Семнадцатый донос от этого Шотшейна! Когда они уже с женой научатся решать свои семейные дела и не путать их с государственными?.. «По длине усов» – чушь какая! Надо бы установить наказание за необоснованные и ложные доносы, тогда бы мне сразу работы поубавилось… – фаршад зевнул еще раз и закрыл сонные глаза. Вьющиеся золотые волосы упали на лицо, в них и в такой же золотой бородке, завитой кольцами и аккуратно остриженной, уже появлялись серебряные ниточки – отпечаток многих прожитых лет. И все же локоны его, казалось, были вылиты из того же золота, что и толстые цепочки на его шее, браслеты и перстни на руках и вышитые узоры на его длинной, пышной одежде.

Повелитель Фрэнхайнша дремал в мягком и удобном кресле. Обитое самой дорогой и красивой материей с густыми ворсинками, оно всегда погружало повелителя в сон в часы, предназначенные государственным делам, и ему нравилось это свойство.

Перед ним стоял низкий столик с массивными ножками, на которых красовались грубоватые узоры. На темном бархате скатерти, покрывающей стол, в беспорядке лежали желтоватые свитки. Некоторые из них были развернуты и исписаны замысловатыми палочками и крючками, другие – свернуты и перевязаны алой лентой. Почти на каждой такой ленте красовалась печать черного или бардового воска, изображавшая дерево, пронзающее три слоя облаков. Такая же эмблема была и на перстне фаршада, и, на гобелене за троном. Да, это был герб, древний герб династии Шатши, а теперь и самого Фрэнхайнша, которым эта династия правила. В свитках, перевязанных красной лентой содержались законы, ожидающие одобрения или порицания, приговоры, которые нужно было подписать, а в обычных свитках – свернутых и развернутых – многочисленные доносы и жалобы, в которых требовалось самостоятельно отыскать крупицу истины. Работа не из легких. Конечно, напиток укшон, который делался из настойки травы ченг и листьев дерева ирджу, помогал фаршаду концентрироваться на государственных делах и бодрил. Но не зря говорили, что злоупотребление укшоном плохо сказывается на зрении и может вызвать сердечные заболевания, а орех эгон, который добавляли в напиток в размельченном виде для придачи кисловатой терпкости, которая так нравилась фаршаду, мог плохо сказаться на работе желудка. Но фаршад не обращал внимания на докучливые советы врачей, продолжая поддерживать свои силы и бодрость этим напитком, который и сейчас стоял на столе, среди государственных бумаг. И в последнее время ему требовалось все больше укшона, потому что и он уже не всегда помогал. Бесчисленные законы, дипломатические проблемы, решение которых всецело лежало на нем – все это утомляло фаршада – изо дня в день одно и то же.