Рассказав самому себе сказку, Архип поднялся с начинающего морозить его валуна и пошёл дальше по дороге тысячи стоптанных лаптей к ближайшему жилью.

Хань Вэн катил своё колесо по раскисшей от дождя дороге. Колесо было тяжёлое, от грузовой телеги, в которую обычно впрягают волов или тягловых лошадей. Он катил и катил его по дорогам и бездорожью уже много лет, с тех пор, как его выгнали из монастыря в Лунмэне, дав это наказание. Оно заключалось в завете ворочать пудовое колесо двадцать лет и два года – за спор и неуважение к учителю. Началось всё с того, что Вэн, резчик по камню, пренебрёг строгими правилами изображения и сделал лицо Будды по своему вкусу. Статуя была небольшая, место ей определили в нише одной из пещер горного монастыря. Он всего лишь изменил угол губ и разрез глаз, но мало того, он принялся спорить с начальством, отстаивая свою правоту. А потом случилось самое постыдное: в порыве гнева он толкнул своего наставника, старика. Если бы он мог увидеть себя со стороны в тот час, то обязательно проломил бы дубиной свою голову. Как же он теперь сожалел. И вот исход – монах катит колесо, и ему запрещено останавливать его движение, поэтому, когда Вэн хочет спать, он продевает руки и ноги в дыры между спиц и дремлет, пошатываясь из стороны в сторону, оставляя колесо в движении. Иногда он хитрит, встречая по пути какую-либо телегу, договаривается поменять одно из колёс на своё, тогда можно пристроиться на повозке, поесть или даже поспать в спокойствии, сколько позволит возница. Далеко не все верят или понимают его рассказ, но мир не без сочувствия; вот и сейчас он встретил погонщика, возвращавшегося с базара, где ему удалось продать весь свой товар – сушеную рыбу. Рассказав в какой уже раз свою историю, монах рассмешил крестьянина, а это добрый знак. Он сам помог поменять колесо. Постылое заскрипело на оси, а менянное бросили в порожнюю телегу, куда люди и сами устроились, даря отдых ногам. Быки тронулись.

– Сколько же ты так катишь? – спросил крестьянин монаха.

– Девять лет.

– А осталось сколько?

– Тринадцать.

Крестьянин присвистывает и качает головой. Протягивает монаху рыбку. После перекуса можно и вздремнуть. Но чуток сон горемыки, подобен он птице, охраняющей птенцов в гнезде. Забравшись наверх перевала, телега почти остановилась, и Вэн, вовремя вздрогнув, тронул крестьянина, тот, залюбовавшись открывающимся видом изумрудной долины с бриллиантовой полоской моря вдали, понял жест и медленно покатил повозку под гору.

Порывшись в мусорной куче, Том Колокольчик нашёл только рыбьи головы да гнилой лимон; не слишком хороший улов с утра, однако пришлось довольствоваться этим. Мальчик сел на поломанный деревянный ящик и принялся поглощать найденное, поглядывая на убогие судёнышки некогда оживлённого торговлей и множеством крупных кораблей пролива Саутгемптон-Уотер.

Колокольчиком его прозвали за звонкий, словно серебряный, смех, которым он перебивал самые грязные ругательства и грубые шутки. Он пришёл из Северной Шотландии вместе с родителями, искавшими лучшей жизни. По дороге родители умерли от чумы, зайдя не в тот город. Мальчика Бог миловал. Дальше на юг он пошёл один, в свои неполные девять лет. Добравшись до самого юга, он упёрся в море и вот уже третий год жил в Саутгемптоне. Портовая шпана вроде спившихся моряков без крыши над головой, самых дешёвых проституток в Англии и малолетних воришек стали его кругом. Порой, чтобы найти себе пропитание, Том и сам залезал в карман зазевавшегося человека. Его несколько раз ловили и могли бы забить до смерти, если бы не его смех, который обезоруживал самого лютого человека. И то сказать, любой пойманный мальчишка с уже расквашенным носом плакал бы в три ручья и молил о пощаде, а этот… Только стоило поймавшему его в удивлении ослабить руку, как Колокольчик вырывался и давал дёру, скрываясь в портовых трущобах.