Затрубил мобильник. Машка! Умница Машка, вещунья Машка – как чудесно угадала, в какую минуту позвонить!
– Машка, – зашептал Георгий, – ты, конечно, не помнишь, соплячка совсем, была такая картина, «Утро нашей Родины». Там Сталин в парадном мундире любуется полем пшеницы. А у нас тут ячмень… и какой ячмень! Той пшенице до него, как Шарон Стоун – до тебя. А вместо генералиссимуса – я. Только бы вовремя убрать. Молись, чтоб не было дождей.
– Уже молюсь, – ответила она, и голос был невеселый. – Тут, масса, вот какое дело. Толоконин в отпуске, и оппозиция опять замахала ручонками. Добилась парламентских слушаний по поводу «Недогонежпроекта» и лично вас.
Глава 4
Миттельшпиль. 1492 год. Март
О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся.
Ф. Достоевский
Завтра для нас может кончиться вся эта простая, обыденная жизнь. Завтра — наш момент истины.
Томас де Торквемада
Ладья Яхве встала на сЗ – и тогда от отчаяния мой слон перешел на d2 и напал на нее. А уйти она могла только на с6, после чего конь черных переместился бы на е4, разменял моего слона или просто отогнал его, а затем ладья спокойно возвратилась бы обратно полноправной хозяйкой всей третьей горизонтали.
Но тут я сказал Яхве, что хочу запретить увести ладью из-под удара.
– Браво, Повелитель мух! – засмеялся Он. – Мелкие партизанские пакости идеально соответствуют твоим повадкам: отсидеться, отмолчаться, а потом испортить все запретом, ультиматумом или угрозой. Надеюсь хотя бы, что если твой избранник тебя подведет, ты не станешь унижать меня бессмысленным сопротивлением – и сдашь партию.
– Сдам, – ответил я. – Непременно сдам.
In nomine Domini nostri Ihesus Christi!>1
Лязг доспехов, отмечающий каждый шаг сопровождающих меня пехотинцев, заставляет чеканить по слогам: «In-no-mi-ne-Do-…» Но цокот копыт лошадей конной стражи не так размерен. Теплая свежесть мартовского ветра будоражит игривых жеребцов, они сбивают слишком медленную рысь – и тогда мое мысленное выпеваиие: «mi-ni-nos-tri…» прерывается «Ihesus-christi!», коротким и резким, как вскрик распятого Спасителя.
Потом короткая пауза и снова: «In-no-mi-…» в такт тяжелой поступи пеших. Так иду я, повторяя, что и нынешний мой путь, и вся моя жизнь – во имя Иисуса Кротчайшего.
Так иду я, Томас де Торквемада, лучший католик Испании,
пока еще разделенной на Кастилию, Арагон, Леон, Каталонию и прочая,
но уже навеки скрепленной объятием Святейшей инквизиции.
Так иду я, Томас де Торквемада, верный помощник Святого Римского Престола;
верный слуга супругов-королей: Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской.
Одинокий в своих исканиях и муках, как сам Иисус, когда Его предали все: и народ иудейский, и ученики-иудеи,
И Бог иудейский, который поспешил когда-то остановить руку Авраама, занесшего жертвенный нож над сыном своим, Исааком.
Чужого сына пожалел, а собственного – нет.
Впрочем, Кротчайший сполна с Ним расплатился, когда безропотно взошел на Голгофу и оттого стал людям мил. И хотя миллионы уст бормочут ежедневно: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», сердца преданы только Сыну.
И земной Мириам, Марии, зачавшей своего первенца, Иисуса, непорочно, но уже братьев Его зачинавшей попросту, без затей, под хриплое дыхание старого плотника и под собственные судорожные стоны.
И я, будто бы наяву, слышу эти звуки – то ли они навеяны теплой свежестью мартовского ветерка, шныряющего по улицам беспутной Севильи,
то ли воспоминания о собственном блуде заменяют в моих мыслях светлый лик Мадонны на мерзкую рожу Бьянки,