– Зови, – вздохнула герцогиня.

Ежели Эрнестушка говорит ей «ваше высочество», то дело-то и впрямь безотлагательное. Тем паче братья Лёвенвольде, попавшие в фавор при Екатерине и получившие от нее графский титул (злые языки поговаривали, что старший, Карл Густав, «попал в случай», сиречь в постелю императрицы, еще при жизни государя Петра), были людьми нужными и важными. Конечно, по знатности и влиянию им с Долгоруковыми или с Голицыными было не тягаться, но люди были далеко не последние.

– Батюшки-светы! – всплеснула Анна руками, когда фон Бюрен ввел в зал невзрачного мужичка в посконном полушубке, растерзанной шапке и валенках. – Граф, голубчик, ты что это, на маскарад нарядился?

– О, майн гот! – приложив руку к сердцу, склонился в поклоне граф Рейнгольд Густав. – Я был вынужден надеть это крестьянское платье, чтобы не попасть в руки Долгоруковым.

– А что такое? – сделала удивленный вид герцогиня. – Али на Москве нонча на немцев охоту объявили?

– Ваше Величество! – торжественно изрек Лёвенвольде, бухаясь на оба колена. – Дозвольте мне первому принести вам присягу на верность!

– Да я вроде бы царицей еще не стала, – слегка опешила Анна. – Чего мне присягу-то приносить? Да и как, голубчик, ты мне присягу-то принесешь, коли тут ни священника нашего, ни пастора нет? Встань да расскажи толком.

– Нет, Ваше Величество, – настаивал Рейнгольд Густав, подползая к правительнице. – Я хочу быть первым, кто засвидетельствует вам уважение как новой императрице.

Причем граф, будучи таким же остзейским немцем, как и сам фон Бюрен, говорил по-русски не хуже Остермана.

Фон Бюрен ревниво глянул на ползущего графа и встал на одно колено рядом с Анной. Герцогиня Курляндская не глядя протянула правую руку своему фавориту и слегка зажмурилась от удовольствия. Вроде бы ничего не сказано, но она-то знала, что ее первым подданным стал Эрнст Иоганн. Левую длань она вытянула по направлению Лёвенвольде. Граф, доползя-таки до правительницы, ухватил ее за кончики пальцев и принялся целовать руку с упоением – словно любовник, впервые дорвавшийся до груди возлюбленной.

– Ну, будет тебе, будет, – проворковала Анна, посматривая на графа с немалым удовольствием, – ведь недавно, зараза такая, рожу кривил, когда она на Москву приезжала. Ведь кто она такая была? Так, сирота курляндская, побирушка, постоянно клянчившая деньги у императрицы Екатерины, а кто он? – брат самого Карла Густава, аманата государыни-царицы.

Пожалуй, только сейчас Анна Ивановна задумалась, а чего бы ей не стать царицей? Хлопоты, конечно, великие, но зато как приятно, когда у тебя в ногах ползают сильные мира сего! А ведь этот немец – он так себе, мелочь. Но если будут ползать (а они будут ползать!) Долгоруковы с Трубецкими, Куракины с Голицыными, Вяземские с Волконскими – вот это и есть власть!

Рейнгольд Густав перемежал поцелуи с заверениями полного почтения со стороны всего многочисленного семейства. Просил, чтобы государыня не забыла их в минуты славы. Мол, ничего им не нужно, а только быть рядом с престолом, верой и правдой служить!

Может, Анна Ивановна разрешила бы Рейнгольду еще немножко постоять на коленях, слюнявя ей руку, ровно теленок мочало, но больно уж кислый вид был у Эрнестушки. Улыбнулась ему краешком рта – мол, что ты, глупенький?! Тебя, милого друга, я ни на кого не променяю. Был ты со мной в нищете, будешь и в сытости. Да и Рейнгольду пора разъяснить, что к чему.

– Господин граф, разъяснил бы мне, что за казус с тобой? Отчего это ты в рубище-то мужицком?

Лёвенвольде, встав-таки с колен, прижал руку к сердцу – ну ровно французский кавалер – и начал речь: