– Ну вот! А говорят, двери церкви открыты для всех. Как жить? Кругом один обман! – наиграно драматично воскликнул поэт.

– Ты прислужник Сатаны, убирайся из моей церкви, а не то…

– А не то, что? – улыбаясь, поэт, почти вплотную приблизился к отцу Люсьену.

– Я не боюсь тебя, люциферов прихвостень. – Священник напрягся всем телом, но твердо смотрел в глаза Гренгуару.

– И это хорошо. Я не простил бы себя, если бы запугал божьего человека. Рано или поздно мне нужно же будет кому-то покаяться в своих грехах.

– Мне не хватит жизни на эту исповедь.

– Почему мне кажется, что вы не любите меня? – с наигранной обидой спросил поэт. – Как же заповедь Господа нашего – возлюби ближнего своего, как самого себя?

– Это не относится к приспешникам дьявола. А если честно, то и терпение, которое завещал нам Господь, у меня уже на исходе.

– Это печально. Над этим надо работать, святой отец. Вы все-таки божий человек. А знаете, что, мне кажется, что дело не в ненависти. Вы ревнуете! – Гренгуар улыбаясь, разглядывал седого и щуплого священника.

– Что? Ревную? Я? К кому? – отец Люсьен был удивлен и возмущен в одинаковой мере.

– Как к кому? К Богу, конечно! Ведь в какой-то степени я к нему ближе, чем вы.

– Да как ты смеешь!? Моя вера в Господа непоколебима! – ноздри отца Люсьена раздулись от негодования, и он покраснел.

– Об этом и речь, святой отец, – поэт с довольной улыбкой повернулся к священнику спиной и плавно направился к дверям церкви. – Вы верите, что Бог существует, а я это знаю наверняка. Подумайте об этом на досуге.

Пока отец Люсьен задыхался от возмущения не сумев подобрать слова, по крайней мере, те, которые можно было бы произносить в доме божьем, Гренгуар добрался до порога и, обернувшись, подмигнул ему, а затем исчез за дверьми церкви Святого Франциска.


Солнце уже катилось к закату, но ни один фонарь на главной Парижской улице не был зажжен и люди даже не думали расходиться. Мужчины и женщины, дети и старики, богатые и бедные, расположились вдоль дороги с обеих сторон и в ожидании смотрели в начало улицы на заходящее светило. Впервые за весь день здесь воцарилась тишина, лишь изредка был слышен детский шепот: «Мам, ну где они! Почему так долго?» Время как будто застыло и только солнце неумолимо опускалось за горизонт. И когда последний лучик, будто подмигнув на прощание, каплей жидкого золота растворился у земли, Париж накрыла кромешная тьма. Было слышно, как толпа задержала дыхание и продолжала терпеливо ждать, не смея шевельнуться.

И вот, когда уже пауза ночи затянулась до изнеможения, издалека донеслись звуки барабанов. Люди не отводили взгляда и сквозь тьму вглядывались в начало улицы. Барабанный бой приближался, но казалось, что прошла вечность, прежде чем первый огонек вынырнул из темноты, а за ним следом еще один и еще, и еще. Вскоре уже десятки огоньков плыли в сторону главной городской площади, освещая пространство улицы. И в тот миг, когда огни приблизились достаточно близко к зрителям, ночная тишина взорвалась музыкой и взглядам людей предстала пестрая карнавальная толпа с факелами, в ярких маскарадных костюмах. Шуты и таинственные незнакомки, акробаты, жонглеры, арлекины на моноциклах, фокусники, музыканты и сотни людей в масках всевозможных цветов и экстравагантных форм из павлиньих перьев, керамики, гипса, расписных тканей, кожи, дерева, и даже кости. Будто безумный, бурлящий всеми цветами радуги, поток людей несся по вымощенной камнями главной улице, захватывая в себя все и вся, что было у него на пути. А возглавлял этот красочный парад самый эксцентричный и эпатажный гражданин Франции – поэт Гренгуар в гипсовой маске клоуна с широко улыбающимся ртом, красными щеками и красным носом-помидором. Не смотря на всю нелюбовь народа, сегодня был его день. Ни один праздник не обходился без поэтического гения Гренгуара. Во все дни национальных празднеств, когда парижане забывали о конфликтах и неприязни, поэт вставал во главе народных гуляк, и толпа охотно слушалась его, и этого у Гренгуара было не отнять. Сияя от собственного величия, он шел во главе толпы, распевая песни собственного сочинения и громко читая свои творения. Народ рукоплескал. Еще в древние времена на маскарадах и карнавалах было принято забывать все личные конфликты и, скрывая лица под масками во избежание неловкостей при общении, даже рабам было позволено сидеть за одним столом с хозяевами. И вот в эти нечастые моменты, когда все надевали маски, поэт снимал свою. Ничто не доставляло ему столько удовольствия, как акт всеобщего веселья и публичной демонстрации своих талантов. Казалось, Гренгуар был создан для того чтобы вести людей в бой… в бой с бесконечной тоской, повседневной серостью и угнетающим унынием. Здесь и сейчас для этого было все – зрелище, вино и женщины.