Аллю был прав, ведя себя осторожно. И все же он не сделал ничего, чтобы предупредить Пико. Он покинул кафе и отправился домой, чтобы заняться своими делами. По крайней мере, его совесть была чиста.

В те времена комиссары полиции были профессиональными писателями. Они сочиняли драмы и повести, успех которых определяли не довольные читатели и хорошие рецензии, а тюремный срок или казнь. В тот день комиссар 13-го квартала закрыл дверь своей приемной и расчистил место среди удостоверений, паспортов и конфискованных листков с песнями. Он сел за стол, имея всего несколько деталей – сапожник, католик, уроженец Нима, возможный английский шпион, имя достаточно обыкновенное, чтобы быть вымышленным. И ко времени, когда солнце зашло, перед ним лежало мастерское раскрытие заговора с целью сокрушить империю. Даже если Лупиан и был не прав насчет английского шпиона, сапожники были известными зачинщиками всяких беспорядков. Они страдали от болезней печени (слишком много сидят), которые ввергали их в меланхолию, и от запоров (та же причина), которые делали их недовольными и политически активными. Как всякий, кто пережил революцию, он знал, что сапожники всегда источник бед.

Комиссар отправил свой рапорт министру полиции, который размышлял над вестями, пришедшими с запада Франции. С 1804 г. в Вандее (департамент на западе Франции. – Пер.) происходили новые движения. Время от времени вблизи берега можно было увидеть английские корабли. Шпионы докладывали о связях между мятежниками на западе и роялистами на юге. В голове министра полиции, работавшей как часы, подробности сложились в еще больший заговор. В Ниме благородные католики-эмигранты, вернувшиеся из ссылки в Англию, обнаружили, что протестанты все еще сильны. Они были опасно разочарованы в Наполеоне. Теперь, когда император был далеко, сражаясь в Пруссии, паутина мятежа протянулась от Средиземного моря до атлантического побережья.

Почти не имело значения то, была ли информация, переданная комиссару, достоверной и правильной во всех деталях. Сомнения либо были, либо нет. В этом случае сомнения были. Даже если Пико был не виноват, он все равно был виновен в том, что на него донесли. И было достаточно сходства между Франсуа Пико и безвестно отсутствующим подозреваемым по имени Жозеф Люше, чтобы служить основанием для немедленных действий.

В ту ночь за сапожником пришли и увели, не побеспокоив соседей. В течение следующих двух месяцев Маргерит де Вигору отчаянно наводила справки, но никто не знал или не мог сказать ей, что случилось с ее женихом. Подобно многим людям в те неспокойные времена, Пико исчез ни с того ни с сего. Лупиан, который был одним из последних, кто видел его, утешал Маргерит как только мог. Раз уж события приняли слегка неожиданный оборот, было бы безумием признаваться комиссару. Только сумасшедший попытался бы спасти падающего человека, прыгнув вслед за ним со скалы. Да и, возможно, в конце концов, полиции было что-то известно о Пико?

Прошло два года без каких-либо вестей или слухов. А затем в один прекрасный день Маргерит утерла слезы и вышла замуж за Лупиана. Благодаря ее приданому и доходам от кафе они получили возможность уехать из этих мест с их экономными посетителями и печальными воспоминаниями. В красивом новом квартале можно было начать жизнь заново. Новые лица и проезжающие по бульвару экипажи, играющие в карты офицеры и потягивающие лимонад дамы, составляющие каждодневную панораму большого города, помогут забыть прошлое.

За горными вершинами, которые обозначают границу между Францией и Италией, в одной из самых безлюдных долин Коттийских Альп к почти вертикальному утесу прилепился, как паразит, комплекс крепости Фене-стрель. Его бастионы когда-то преграждали дорогу, которая вела во Францию, – если нехоженое, усыпанное камнями ущелье можно было назвать дорогой. Согласно ученым того времени, название «Фенестрель» означает или «маленькие окна» (finestrelle), или «конец земли» (finis terrae). Оба толкования подходят. Из двора нижнего форта узник мог смотреть на орлов, парящих над заснеженными пустынями, и следить взглядом за большой стеной Альп, которая взбирается на протяжении трех километров по горе Орсьер. Находясь внутри за заколоченными окнами, он мог слышать завывание ветра и волков. Эта итальянская Сибирь была ужасным местом для жизни и смерти, и было бы трудно объяснить – разве что безумием или глубокими религиозными убеждениями, – почему у старика, который готовился уйти в свой последний путь в тот январский день 1814 г., удовлетворенно блестели глаза.