Меня очень увлекала история Греции – и древняя, и современная, меня интересовало всё: и то, что было тысячи лет назад, и то, что происходило сейчас. Я аж возгордилась, когда осознала, что моя родина, Австралия, – демократическая страна, и она не одна такая в нашем мире, то есть у нас народ решает, как живёт общество, как действуют законы и кто стоит у власти. А ведь это древние греки первыми придумали демократию и ввели её у себя в Афинах много веков назад.

Благодаря карте на моей стене я знала все те места, где останавливался Одиссей – точно или наверняка, – пока он десять лет плыл домой после разграбления Трои, после окончания войны. И я изучила все страны и острова, где он побывал. Потому что я постоянно перечитывала «Одиссею» – и на древнегреческом, и на английском. Я знала наизусть все приключения, выпавшие на долю Одиссея за долгие годы его путешествия на Итаку, к тоскующей жене Пенелопе. Я знала, что настырные и грозные женихи ни на минуту не оставляли Пенелопу в покое, и наконец она сдалась и пообещала выбрать одного из них, но лишь тогда, когда закончит ткать саван для своего свёкра. И что она хитро придумала каждую ночь распускать то, что соткала за день, поэтому саван никак не ткался и ей удавалось отбиваться от женихов. На самом деле чем больше узнавала я о Пенелопе, тем больше она тоже становилась моим героем – вернее, героиней.

К окончанию школы я сделала карту, которая занимала полстены в моей комнате, – карту с маршрутом Одиссея, с десятилетним плаванием домой, которое он проделал после того, как греки завоевали Трою. Та хитроумная и чудовищная победа – по-моему, это было величайшее надувательство в истории! – долго не давала мне покоя. Когда греки оставили на равнине между городскими стенами и морем гигантского деревянного коня: мол, это вам, троянцы, наш прощальный подарок. А внутри этого коня притаилась целая толпа греческих воинов, вооружённых до зубов, чтобы ночью потихоньку прокрасться в город и натворить там всяких ужасов. У меня до сих пор хранится в комоде футболка с троянским конём – она мне стала чуть тесновата, но это моё сокровище, поэтому пусть лежит.

Я часто воображала, как это было: вот греки уплывают на своих кораблях, как будто бы покидают свой лагерь, притворяясь, что всё, десятилетней осаде конец, они проиграли и уходят домой. Я представляла, как ликуют троянцы: они смотрят с городских стен и видят, что враг отступает, греки плывут домой, десять лет осады миновали, и войне конец. Они озадачены и обрадованы: им преподнесли такой удивительный подарок – огромную деревянную лошадь! И понятно, что, пока троянцы втаскивали великанского коня в городские ворота, они чего только не испытали: и радость, и облегчение, и торжество.

Это снова и снова прокручивалось у меня перед глазами – во снах, в кошмарах. Я видела, как греческие воины внутри гигантского коня втихомолку радуются, упиваются своей победой и как в ночной тишине они вылезают наружу, спускаются, а захмелевшие троянцы тем временем спят мертвецким сном, воины открывают городские ворота своим, и мстительное греческое войско обрушивается на город – начинаются зверская резня, пожар и настоящая жуть.

Я и ткать научилась, как Пенелопа, – то есть не по-настоящему ткать, конечно, а вязать. Я вязала шарф и, как Пенелопа, перед самым концом работы распускала его и начинала заново. Каждый раз у меня получалось лучше и лучше. Шарф был частично синий в честь Греции и частично жёлтый в честь Австралии. Год шёл за годом, я вязала и распускала, вязала и распускала и мало-помалу прониклась восхищением к Пенелопе не меньше, чем к Одиссею. Одиссея я любила, как любят героев, – он очень отважный, это да, но любить его или восторгаться им иногда нелегко. Потому что, по-моему, он чересчур самодовольный, не особенно честный и благонадёжный, а иногда так и попросту жестокий.