Лена выдохлась, всхлипнула, села на пол и застыла, уперев горестный взгляд в пустоту. Егоровна собирала чемодан, с состраданием глядя на дочь.

* * *

Лене было тридцать, когда она вышла замуж за Штыря. Свёл их, как ни странно, Виталий. Женщина до сих пор не знала, где и как её дорогой братишка познакомился с начальником отдела производства винно-водочного завода. Но полезное знакомство он постарался не упустить. Виталий убил одним махом двух зайцев: устроил личную жизнь сестры и заимел обеспеченного родственника. На заводе и во времена социализма платили высокие зарплаты.

Лене Степан не показался. Будучи её ровесником, он выглядел много старше своего возраста. Уже тогда он страдал излишним весом и любил выпить. Но жених начал дарить дорогие подарки, был смешлив, понравился матери. Да и какого такого принца ждать в тридцать лет? После развода замуж Лену больше никто не звал.

Свадьбы у них не было. Пришли в ЗАГС, расписались и поехали обратно домой. Штырь стал жить с женой и тёщей в трёхкомнатной квартире, доставшейся Егоровне от покойного мужа.

С первых дней совместной жизни молодой супруг резко изменился. Дорогие подарки дарить перестал. Куда-то испарилась и его смешливость, уступив место жёсткости. Лена понимала, в чём причина этих перемен, но боялась сказать правду даже самой себе. Егоровна тоже что-то подозревала и с сочувствием смотрела на дочь. При этом деньги в дом Степан приносил исправно, кормить семью считал своей обязанностью. Однако транжирства не терпел и требовал от жены экономного ведения хозяйства. Веру особо не любил, но и не обижал. В конце концов такие отношения все приняли как данность. В общем, как-то сжились, стерпелись.

Лена работала в школе, преподавала математику. Егоровна трудилась медсестрой в поликлинике.

А дальше случилось то, чего никто не ждал – через пять лет Штырь стал директором завода.

Это был 1988 год, самый разгар горбачёвской борьбы с пьянством. Повсеместно запрещали продавать спиртные напитки, вырубали элитные виноградники, закрывали винно-водочные заводы. Собрались закрыть и завод, где работал Степан, прислав для этой цели предписание из Москвы. Но местное партийное начальство начинать ликвидацию не спешило – уж больно хороший доход приносило производство алкоголя, в том числе и в их собственные карманы. Времена уже были далеко не сталинские и даже не брежневские. Разгул гласности и демократии подточил партийную дисциплину, и предписание из Москвы решили временно отложить. А чтобы в случае чего отвечать не пришлось, спешно назначили нового директора. Если хвост прижмут, можно будет на него свалить – мол, он, негодяй, указы сверху не выполняет. На эту роль выбрали не очень умного, но исполнительного Штыря. И тот, ни сном ни духом не ведая о коварных планах вышестоящих органов, с радостью должность принял.

Москва больше не вспомнила про небольшой винно-водочный завод на юге страны. Степан проработал директором четыре с лишним года.

* * *

Из ступора Лену вывел женский голос.

– Мама! Мам! Где вы тут?

– Бабуска! – шепеляво вторил детский голосок.

По лестнице зашлёпали маленькие, торопливые, семенящие шажочки и лёгкие, почти бесшумные шаги.

– Бабуска! – В комнату, как небольшой вихрь, ворвался ребёнок лет четырёх, в смешном коротком костюмчике, загорелый, озорно поблёскивающий глазками.

– Костик! – одновременно воскликнули Лена и Егоровна. Мальчишка кинулся к ним обеим. Не зная, к кому подбежать сначала, заколебался и остановился в нерешительности. Бабка и прабабка сами обняли его с двух сторон, затискали, зацеловали.

На пороге комнаты возникла молодая женщина в джинсовых «капри» и стильных тёмных очках с дымчатыми стёклами. На её блузке виднелся маленький торговый знак французкого дома моды. Женщина приподняла очки и воззрилась на картину, представшую её глазам.