Да нет, что еще за «если»? Вернется, конечно. Очень скоро вернется. Потому что если нет… Снежок немного занервничал.

Быть фамиллиаром без волшебника не очень-то весело. В Валестре даже есть специальное учреждение – что-то вроде дома призрения для фамиллиаров и тульп, лишившихся волшебников. Многие после такого и не выживают, а те, что выжили… они все грустные и потерянные.

Нет-нет, человек обязательно вернется. Ведь тут осталась его магическая оболо… ах ты тля.

Хотя нет, стойте!.. Раз магическая оболочка осталась тут, человек все еще связан с этим телом! А значит, он вернется, если…

…Я должен сдохнуть! Меня озарило. Если в этом теле застряла только моя ментальная часть, а физическая и магическая остались там, то разум вернется домой, как только это тело умрет. Без труда вытолкнет подселенца и… ярыть, как-то совестно перед бедным птенцом.

Но положение безвыходное. Мне жаль его, но не настолько, чтобы до конца своих дней оставаться олушей. От старости эта птица может умереть только лет через пятнадцать, а то и двадцать… сколько вообще живут олуши?!

Я никогда не интересовался, знаете ли.

Да и мое настоящее тело столько просто не продержится. Олуша не сможет в нем существовать, она его убьет или покалечит. В лучшем случае меня упрячут в Госпитиум, и я пополню ряды одержимцев, телолишенцев, безумных психозрителей.

Надеюсь, Снежок сейчас присматривает за… мной, но он все-таки только кот, его возможности ограничены. Даже если он свяжется с Кустодианом, объяснит им все, если они организуют спасательный ритуал… сколько времени это займет?

И как это скажется на моей репутации? Майно Дегатти, блестящий молодой волшебник, будущий лауреат премии Бриара… по собственной дурости застрявший в теле олуши.

Я стану посмешищем.

Нет, ко всем хракам эту олушу. На кон поставлено слишком много, так что… как тут проще всего подохнуть?..

– Серьезно, Дегатти? – насмешливо спросил Бельзедор. – Вся твоя любовь к животным пропала в момент, когда ты понял, что для твоего спасения птенец должен умереть?

– Ну да, – пожал плечами Дегатти. – Я люблю животных, но я не адепт Священной Природы. Я ем мясо. И яйца ем.

– Вот видишь, мы не такие уж разные, – сказал Янгфанхофен.

Как только я догадался, как все исправить, то снова перевалился через край гнезда и засеменил к краю обрыва. Не к тому покатому склону, по которому скатился в первые минуты, а прямиком в пропасть, к морю и тюленям. Даже если они не едят птенцов – их туши меня просто раздавят.

Умирать будет больно, но ничего, вытерплю.

И я почти добрался. Почти перевалился через край. Почти упал… но в последний момент меня схватили чьи-то руки.

– Куда ж ты, малыш? – раздался оглушительно громкий голос.

Огромные ручищи подняли меня в небо. Как пара лопат. Словно великан… только это был не великан, а самый обычный человек.

Я не сразу это понял. У олуш и вообще птиц совсем другое зрение. Вместо трех цветов я видел четыре – красный, синий, зеленый и сверхфиолетовый. Вы даже не представляете, насколько красочней все окружающее, когда добавляется всего один цвет. Поле зрения тоже гораздо больше, глаза очень широко расставлены.

Так что в первый момент я испугался, хотя казалось бы – чего бояться, если я сам уже настроился сдохнуть? Я забился, заорал, но великан… человек держал меня крепко.

– Ты зачем схватил? – подошел к нему второй. – Ни в коем случае нельзя трогать птенцов.

– Но… он же… – растерялся первый.

– Упал бы и упал. Был бы хороший кадр. А теперь монтировать придется – ты зачем влез?

Я понимал каждое слово… ну, почти каждое. «Кадр» и «монтировать» оставались чем-то непонятным. По крайней мере тут рядом много людей, раз при межкромочном переходе я подцепил языковой пакет. Только вот хорошо ли это для меня?