– Количество?..

– Твой муж заплатил щедро, так что общий объем велик. Но тебе выбирать, на сколько частей его разделить. Ты можешь получить двадцать-тридцать слабых Ме, три-пять сильных или одно предельной мощности. Выбирай, но думай быстрее.

Лахджа напряженно задумалась. Хочется, конечно, иметь целую кучу способностей… но тогда все они будут жалкими. Пустяковыми фокусами, от которых мало толку. У некоторых наложниц есть такие – Хальтрекарок иногда их сам раздает, как султан монеты бедноте.

С другой стороны, если она возьмет Ме предельной мощности, то оно будет всего одно. И заранее не узнать, какое. Вдруг выпадет что-нибудь специфическое или не очень нужное? Мазекресс, правда, сказала, что они будут формироваться из ее собственной личности, но мало ли что там из нее сформируется. Достанется какое-нибудь умение создавать острова – и что с ним потом делать?

– А можно взять два? – спросила Лахджа.

– Можно. Тогда они будут очень сильными, но все же ограниченными.

– Тогда я хочу два. Спасибо.

К этому моменту течение принесло Лахджу в самый центр Мазекресс. Она оказалась в чем-то вроде гигантской утробы – алые стены пульсировали, сверху свисали гроздья яиц, пол тоже усеивали яйца и большие капсулы-саркофаги.

К одному из таких шуки Лахджу и подтащили. Она пыталась вырваться и пойти самой, но выбора ей не предоставляли.

С тихим чмоканьем мембрана раздвинулась. Лахджу запихали внутрь, и над ней в последний раз прозвучал голос Мазекресс:

– Кстати, твой господин ведь предупредил тебя, что из проходящих перерождение в моей утробе выживает примерно половина?

– Что?.. – заморгала Лахджа. – Нет!.. Не предупредил!..

– Ему следовало бы. Но теперь неважно, договор заключен. Ложись поудобнее – твоя демонизация займет около года.

– Года?! – завопила Лахджа.

Ее охватила паника – но было уже поздно. Капсула закрылась и отовсюду хлынула черная слизь.

Она сразу полилась в рот и ноздри. Лахдже стало дурно, она пыталась кричать, но делала только хуже. Эта субстанция не была едкой или горячей, но все равно причиняла немыслимые страдания. Ее тело будто подверглось ускоренной энтропии, она одновременно стремительно старела и разлагалась заживо.

Муки были нестерпимые – но еще сильнее терзалась душа. Лахджу разом охватил жуткий страх, бесконечная тоска и невероятная злость. Ее колотило в ознобе и трясло в горячке. Она ненавидела притащившего ее сюда Хальтрекарока, ненавидела делающую это с ней Мазекресс и ненавидела себя за глупость, которая теперь приведет ее к смерти.

Последнее, что она увидела гниющими глазами – как от нее заживо отваливаются куски.

Можно сказать, что в чреве Мазекресс Лахджа умерла. В некотором роде. И все-таки это не было смертью в полном смысле. Ее прежнее тело расточилось, погибло, но из той плоти сформировалось тело новое. А душа претерпевала долгие и сложные метаморфозы.

Лахджа плохо запомнила этот процесс. Она как будто спала и видела странные сны. Была словно под наркозом – но недостаточным наркозом. Когда доза слишком мала, и больной лежит, ничего не может сказать, но при этом чувствует, как его режут.

Она ощущала происходящие изменения, но смутно. Ее тело ломало и коверкало, сознание искажалось. Превращение в демона оказалось долгим и болезненным. Иногда она приходила в себя, билась в стены, рыдала, звала на помощь – но молчание было ответом.

В конце концов она просто стала терпеть, сопротивляясь изменениям личности. В ее душу вливалась Тьма, но Лахджа это понимала и по мере сил боролась. Ей казалось, что она сражается с ужасным чудовищем, пытающимся ее сожрать – и покусать оно ее все же покусало. Оно являлось из окружающей мглы в разных обличьях, иногда носило ее собственное лицо. Чтобы противостоять ему, Лахджа сама стала менять форму, превращаться то в одно, то в другое – однако от нее отрывали все новые куски, и Лахджа болезненно переживала каждую потерю.