В первый год, когда Жас и Гриффин сошлись, он приезжал с ней в дом их бабушки в Грассе. Тринадцатилетний Робби тогда благоговейно трепетал перед девятнадцатилетним американцем, знавшим так много про археологическую историю района. Они втроем бродили по многим древнеримским местам, исследуя руины прошлого. Из легенд, которые рассказывал Гриффин о катарах[6], живших на этих холмах в двенадцатом и тринадцатом веках во время инквизиции, мальчик впервые узнал о реинкарнации. Через какое-то время это привело его в буддизм и изменило жизнь.

Робби разглядел своего друга. Волосы, волнами ниспадавшие на лоб, были все еще густыми, но кое-где виднелись серебряные пряди, а в уголках глаз и губ пролегли тонкие смешливые морщинки. Но серо-голубые глаза исследователя остались такими же проницательными, как и прежде.

Лама Еше, у которого Робби учился буддизму, однажды сказал, что самоуверенность – это чувство не превосходства, а независимости. Гриффин всегда выглядел умным без снисходительности и самоуверенным без надменности.

Робби знал, что его друг такой, поскольку ничто не давалось ему легко. Когда Гриффин учился на первом курсе института, его отец, безнадежный игрок, исчез в последний раз, оставив после себя счета и такие долги, что его жена так и не смогла их оплатить. Учась в институте, Гриффин постоянно работал, а по окончании стал археологом. Его печаль превратилась в решимость, одиночество – в энергию. Каждое открытие, каждая новая идея уводили его все дальше от судьбы отца.

– Как давно это было, – сказал Гриффин. Он провел друга по коридору, освещенному бра из цветного стекла. – Кажется, почти шесть лет.

– Девять лет. Тебе надо чаще бывать в Париже.

– Не спорю, но я слишком много работаю.

– Слишком много рассудка в ущерб душе?

Робби волновался, что это могла быть и проблема его сестры. Глядя на своих друзей-буддистов во время медитации и на знакомых лам, он замечал, что они способны понять мировую скорбь и страдания, но сохраняют свое юное ощущение довольства. Если вы живете разумно, усталость не имеет над вами такой власти.

– Я имею дело с гораздо более реальными проблемами. Частная школа стоит целое состояние. Не говоря уже о бракоразводном процессе.

– Развод? – Робби вытянул руку и остановил Гриффина. Они оказались в круге теплого света, и Робби разглядел печаль в глазах друга. – Стало быть, это твоя душа. Я так сожалею. Ты уверен?

– Если честно, то нет. Мы не уверены. Мы сильно увязли во всем этом, но слишком расстроены по поводу нашей дочери и того, что с ней станет после всего. Поэтому подписание бумаг решили отложить на несколько месяцев. Злости нет, просто застой. Пока я здесь, то живу внизу в студии, которую раньше сдавали.

– Когда ты возвращаешься на раскопки в Египте?

– До осени не поеду.

Защитив диссертацию, Гриффин работал на раскопках в ста восьмидесяти шести километрах от Александрии, в поисках гробниц Клеопатры и Марка Антония. Еще он опубликовал книгу и каждую осень преподавал в Нью-Йоркском университете. В связи с разводом он решил отложить возвращение в Египет еще на несколько месяцев и работал в библиотеке Фонда Феникс, изучая происхождение теории реинкарнации в Древней Греции.

Хотя египтяне верили в жизнь после смерти, они не признавали, что мертвые могли вернуться на землю. Кроме того, иероглифические письмена, найденные за пределами Александрии, предполагали, что вера греков в перемещение душ прижилась в Египте во время эллинистического периода. Гриффин пытался выяснить, как развивалась эта философия и как она повлияла на религиозную практику Египта.