И надо признать, было не плохо: почти каждые два дня нам организовывали походы в горы, после мы купались в чистейшем горном озере, загорали, соревновались отрядами, дежурили в столовой, балдели в свободное время – в общем, всё, как в обычных лагерях, если опустить все эти молитвы, проповеди, посещения храмов и дресс-код, но опускать их, как раз, не стоило, чтобы не забываться.

Олька вот спустя неделю забылась, когда за шиворот выволокла из своей палатки соседку, окрестив её на весь лагерь воровкой, и такой скандал поднялся… Дьякон, будучи главным в нашем лагере, сначала попытался замять этот нелицеприятный инцидент. Да и как иначе?! Воспитанница какой-то там духовной школы и воровство! Но Оля разошлась не на шутку, высказав всё, что думает о «разожравшихся попах», «лицемерных матушках» и «церковных поборах», чем повергла всех в шок. Батюшка страшно негодовал, собрался целый совет решать участь рыжеволосой еретички.

Пожалуй, я бы посмеялась, если бы не боялась, что Ольку отправят домой. Хоть мы и не были на тот момент подругами, но я уже тогда чувствовала в ней что-то такое своё, родное, знакомое. Она была из моего круга, из понятного мне мира - такая же чужачка среди всех этих поборников морали и стяжателей духа, поэтому мне совсем не хотелось потерять «союзницу» и остаться одной в этой странной вселенной. Но на моё счастье святая инквизиция решила не спешить с «кострами», а попробовать «спасти» заблудшую душу, пораженную гордыней.

Бороться с матерью всех пороков решено было молитвами и трудом. Ольку назначили чтецом молитв за трапезой, дежурной по столовой и ответственной за уборку территории. Что же касается воровства, то и здесь крайней осталась Оля, ибо искушать «малые силы» достатком – есть еще больший грех, чем само воровство.

Всё это говорилось батюшкой с таким апломбом и горячностью, что у меня прямо мураши слонячьи по коже бежали. И это после громоподобных отповедей папы Гриши! Про остальных и говорить нечего – они были поражены, зомбированы и благоговейно трепетали, готовые исполнить любой наказ своего предводителя. Наказ же сей свёлся к тому, чтобы держались подальше от паршивой овцы, дабы она не ввела «во искушение», как ту «бедную-несчастную» воровайку. В общем, Проходу моментально превратили в изгоя, и в тот же вечер соседки по палатке попросили её переселиться.

Помню, как она выскочила на улицу со своей сумкой и, послав куда подальше вожатого, направилась к реке. С виду такая гордая, дерзкая, злая, на деле же едва сдерживающая слёзы. Не знаю, как я это почувствовала, просто встретилась с ней взглядом и поняла, что если не протяну ей руку, она сорвётся и что-нибудь учудит. Поэтому я последовала за ней.

О чём мы говорили, пока сидели на берегу реки, уже не помню. В памяти сохранилось лишь то, как мы решительно идём к моей палатке и смотрим друг на друга, словно две заговорщицы.

- А твои соседки? – спросила тогда Олька.

- Думаю, они будут не против переселиться, - подмигнув, ответила я.

8. Глава 8

Глава 8

Так началась наша дружба. Соседки действительно посчитали за лучшее переселиться, и палатка на четверых осталась в нашем полном распоряжении. Олька, почувствовав поддержку, быстро пришла в себя, и мы с ней с удивлением обнаружили, что круто и весело может быть даже в православном лагере, если рядом «твой» человек.

Пожалуй, столько, сколько я смеялась в то лето, я не смеялась никогда. Мы бесконечно угорали: то пугали наших соседок, подсовывая им разную живность, то сбегали ночью купаться и горланили на берегу песни Бритни Спирс, то читали по ролям купленный в деревне любовный романчик, заходясь хохотом на особо томных сценах, за что нас не один раз выгоняли ночью на комары, заставляя читать по очереди псалтырь, но мы и это занятие превратили в очередную хохму: пока Олька напевала псалмы, я исполняла вокруг неё совершенно дикие танцы, отгоняя комаров, отчего подруга постоянно сбивалась, зажимая рот ладошкой, чтобы не начать смеяться в голос. Естественно, нас и тут словили, и даже обвинили в богохульстве, что на мой взгляд, было совершенно несправедливо. Мы, конечно, вели себя не лучшим образом, но наш протест никакого отношения к Богу не имел. Вот только это мало кого волновало. У этих людей вообще понятие справедливости было весьма своеобразным. Но, наверное, мне стоит быть благодарной за это, ведь именно оно подарило мне мою Ольку, и я узнала, что такое настоящая дружба.