– Это что, землянка? – спрашиваю, подходя ближе, когда он открывает эту своеобразную дверь, и перед нами открывается нечто похожее на низенькую комнату.

– Да, – кивает Долгов, быстро оглядывая ее. – Залазь. Судя по всему, здесь давно никто не живет.

Мне становиться жутко, но выбора нет. Правда, когда подползаю к входу, замираю и перевожу взгляд на Долгова.

– А ты? – спрашиваю, похолодев от догадки.

– Полезай. Я побегаю немного, надо их увести, – подталкивает он, подтверждая мои опасения.

– Ты с ума сошел?! – цепляюсь мертвой хваткой и истерично тараторю. – Нет. Не надо. Нас не найдут.

– Найдут, Настюш, это не сложно, – убирает он мою руку со своего предплечья и нажимает мне на плечи. – Давай, у нас мало времени.

– Но…– всхлипываю, продолжая лихорадочно держаться за него.

 В это мгновение все отходит на второй план. И Глазастик, и мама, и прошедшая ночь, и все- все обиды, и непонимание. Остается только моя проклятая любовь, и страх за него, и я не могу отпустить. Просто не могу. Ибо знаю, что не переживу, если потеряю еще и его.

– Никаких "но"! – отрезает он, насильно заталкивая меня в землянку и, бросив следом телефон и пистолет, дает последние напутствия. – Что бы ни происходило, ты сидишь здесь и ждешь, когда этот телефон зазвонит. Поняла?

Я плачу, но киваю, он же продолжает.

– Если кто-то полезет – пристрелишь. Ни секунды не думай, просто стреляй в голову! Потом спрячься здесь неподалеку, чтобы был хороший обзор землянки и жди того, кто прибежит на выстрел. В него тоже стреляй. Поняла?

– Да, – смотрю на него сквозь пелену слез и отчаяния.

– Умница, – кивает он с вымученной улыбкой и тоже смотрит. Смотрит так, словно каждое слово дается ему через нестерпимую боль и муку. – Ничего не бойся. Даже, если со мной что-то случится, этот телефон все равно зазвонит, и у тебя все будет хорошо…

Он еще что-то обещает, а я не слышу, просто смотрю и задыхаюсь от понимания, что, возможно, вижу его в последний раз.

– Поняла? – уточняет он снова, я на автомате киваю. Он хочет что-то еще сказать, но усмехнувшись, будто самому себе, замолкает.

На несколько секунд повисает душащая, звенящая от кучи невысказанных слов тишина. Мы смотрим друг другу в глаза, в них столько всего… Боже, сколько же там всего! Оно клокочет в груди, рвется наружу, но как только подступает к горлу, застывает там колючим комом. И как ни стараешься, не можешь сказать ни единого гребанного слова.

– Анастасия Андреевна, – выдавливает все же Долгов через силу.

– Да… Сергей Эльдарович? – хриплю, подхватывая его тон.

Он тяжело сглатывает и шепчет с горькой ухмылкой:

– Твои ноги – самое ох*енное, что я видел в этой жизни.

Не знаю, чего я ждала, но уж точно не этого. У меня вырывается истеричный смешок, который тут же перерастает в рыдание, ибо дверка захлопывается, отрезая меня от внешнего мира, а главное от него – от мужчины, которого я должна бы ненавидеть, но продолжаю любить, любить вопреки всему.

Следующие часы я пребываю в таком нервном напряжении, что даже забываю о боли в животе. Каждый шорох подобен маленькой смерти, а уж когда где-то вдалеке начинают раздаваться выстрелы, со слезами оседаю на землю и вспоминаю все молитвы, которым нас учили в православном лагере. Я молюсь так неистово, что даже пропускаю момент, когда дверь в землянку открывается.

Подскочив, в последний момент вскидываю пистолет, но тут узнаю в косматом бородаче Гридаса и выдыхаю на секунду облегченно, чтобы в следующее мгновение в ужасе застыть, понимая, что это может значит.

– Спокойно! – предостерегающе вытягивает Гридасик руку. – Я от Серёги.