– Ну и что?

– А то, что ты, как всегда, не можешь смелости набраться и признаться, что я тебе нравлюсь! И ты даже готов на центральную к нам ездить, вот так просто гулять, после работы, да?

Гриша краснел и бледнел, он уже не знал, правильно ли, что он позвал ее погулять. Ну, и характер, думал он, палец в рот не клади, откусит. Только влекло его к ней, он понимал, что, конечно, она ему нравится, только признаваться в этом ему совсем не хотелось, хотя бы сейчас, так рано. Мотя смотрела на него с вызовом, смелая и решительная, она привыкла все делать, не таясь, определяться моментально, никому не морочить голову, в ее понимании. Она ждала от Гриши смелого признания в том, что она ему нравится, не меньше. Гриша колебался. Тогда инициативу опять в свои руки взяла Мотя.

– Давай, Гриш, так определимся, ты подумай, и если я тебе нравлюсь, ты так и скажи. А если ты хочешь со мной погулять, то это лучше сделать с твоим другом Ленькой. И это не потребует столько усилий.

Гриша в этот момент готов был придушить ее на месте, выругать, обозвать дурой, но вместо всего того, что клокотало у него в душе, вдруг тихо сказал:

– Мотя, ты мне нравишься, и я хотел бы с тобой сегодня погулять, ты не против?

– Вот видишь, Гриша, это не так уж и тяжело, говорить правду. То, что ты думаешь, а не то, за чем ты прячешься. Хорошо, Гриша, давай погуляем с тобой вечером, часов в 9.

– Хорошо, Мотя.

Теперь Гриша спешил домой, придя, он постарался побыстрей управиться. Затем подошел к тетке и спросил:

– Можно мне взять вечером Орлика, мне нужно на центральную съездить, я Мотю пригласил погулять?

Тетке не хотелось позволять ему брать лошадь, но Мотя все же была дочерью председателя, и вдруг тот опять спросит ее о Грише. Она еще чуть-чуть поразмышляла и ответила:

– Возьми, только смотри, долго не будь, не запозднись. Хорошо?

– Хорошо, – радостно ответил Гриша.

Вечером он уже несся по полям на центральную, боясь опоздать. Гриша прибыл к дому Моти гораздо раньше намеченного срока и, коротая время, уселся на скамейку под ее окнами. Проходя по хате, в окнах его увидел председатель, он с первого разу понял цель приезда Гриши. Обращаясь к Моте, он сказал:

– Это что за кавалер к нам пожаловал, не к тебе ли случайно, Мотя?

Мотя подбежала к окну и, ничуть не смутившись, ответила:

– Ко мне, только рановато что-то, видно, время не рассчитал. Теперь пусть сидит, ждет.

– Что ж ты его томить теперь будешь, иди, раз пригласила.

– Да, пап, это он меня пригласил погулять. А сам приехал рано.

– Значит, торопился. Ладно, иди давай, не томи парня.

– Хорошо, пап, – ответила Мотя и, стремглав, вылетела из хаты.

Через минуту они уже шагали по улице, а за ними брел конь. Так и началась их дружба с Мотей. С каждым следующим годом Мотя становилась все привлекательнее, а Григорий постепенно превращался в ладно сложенного молодого парня. Наконец-то пролетели трудные годы войны, страна приступила к восстановлению народного хозяйства.

Шел 1946 год, осенью Григория призвали в армию, прощаясь с Мотей, Григорий спросил:

– Ждать будешь?

– Не знаю, как будешь служить! – со смехом ответила Мотя.

И хотя их дружба давно переросла во что-то большее, и как бы не требовала каких-либо подтверждений, все же ответ Моти Григория огорчил. Служить он попал в инженерные войска, в понтонный полк. Они помогали строителям возводить разрушенные во время войны мосты. А так как на восстановительных работах использовался труд пленных немцев, то понтонёры были вынуждены участвовать в их конвоировании и охране во время работы.

В это утро при восстановлении моста через небольшую речку Григорий, как всегда, охранял пленных строителей. Временно возведенная секция мостового пролета была наскоро перекрыта настилом из соснового горбыля. Григорий шел по нему смело, так как делал это не раз, впереди него шли военнопленные, вдруг доска под Григорием подломилась, и он моментально провалился в образовавшуюся дыру. Автомат, сорвавшийся с рук, каким-то чудом перекрыл своей длиной дыру, и Григорий беззащитно повис на ремне. Он посмотрел вниз, на стремительно бегущую воду, затем вверх, на своих конвоированных, и тут только осознал всю свою уязвимость и безвыходность своего положения. Над ним склонились немецкие лица, говоря ему что-то на немецком, схватили его за руки. Григорию почему-то пришло в голову, вот, сейчас выдернут автомат, ударят по голове и сбегут. Он уже приготовился к необратимому, как почувствовал, что несколько крепких немецких рук, схватив его за одежду, рывком потянули его наверх. Сгруппировавшись, немецкие военнопленные выдернули его наверх, на мост, и, что-то громко говоря ему, хлопали его по спине, не скрывая свой радости. Григорий сидел на мосту, поодаль лежал его автомат. А немцы уже перекладывали доски в месте его падения. Они стремились устранить даже самую малую вероятность повторения подобного случая. Сколько раз до этого его старшина предупреждал его об осторожности и готовности к любым неожиданностям. Он не раз испытывал неприязнь к немцам-военнопленным из-за пропавшего отца, войны и многочисленных жертв. Но теперь страх и настороженность перед ними, а тем более вражда, куда-то ушли. Он был благодарен им за свое спасение, он стал доверять им. После этого случая Григорий перед работой всегда встречался со своими спасителями как со старыми знакомыми, был приветлив и не усложнял их и так нелегкую жизнь. К концу второго года службы пришло письмо от Моти, в котором она сообщала о том, что выходит замуж, что она полюбила и просит ее простить. Для Григория это был удар ужасной силы. Благо, его армейские друзья смогли его вовремя поддержать и как-то переключить его внимание.