По его рассказу выходит, что машина и шофер тут «завязаны» пожизненно. Если, к примеру, ты заправил машину, а сам не полностью «заправился», то бишь просто хорошо поел, то машина этого может и не простить. Она воспринимает это как личную обиду и при случае объявит бойкот работе и будет глохнуть через каждые сто метров или, наоборот, самовольно рыскать по лесу. А обычно просто зарывается носом в грязь и похрюкивает выхлопом от удовольствия.

Но Вася говорит, что стоит только малость «подзаправившись», и сесть за руль, всё чудным образом налаживается. С этого момента машина уже не глохнет, не ездит самопроизвольно по лесу и исправно выскакивает из любой колдобины.

Правда всё это весьма характерно сказывается на пассажирах.

Их не просто трясет, а просто выбрасывает из машины, если не вцепиться в борта руками и не удержаться с божьей помощью и с помощью некой ненормативной лексики. Но и даже и тогда, когда кое-то и вываливается за борт, всё рано, помятуя истину, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, взбирается опять в кузов с тем, чтобы получить полностью причитающуюся ему порцию тумаков, а за одно и поразмыслить о бренности таёжного существования.

Всё вышесказанное – это не моя юмореска, а почти дословная запись 1961 года мироощущения Василия Джансиновича Дункая, чистокровного удэгейца, чьи предки были «охристианены» в прошлом веке, но который на тот момент был атеистом и комсомольцем. Тем не менее, языческий лесной дух предков оказался настолько живучим, что породнился даже с автомобилем.

Всё это было написано давным давно, но оказалось весьма злободневным в моей сегодняшней писательской работе.

Удивительнейшим образом это моё замечание вызывает кривую ухмылку у современных «православных» интеллигентов, быстренько «перекрестившимися» и раскаявшихся в своем грехопадении – советском атеизме.

В ответ могу им возразить, что подобный симбиоз духа языческих предков с автомобилем, как прообраза ощущения современной цивилизации, для меня более естественен, нежели ваше безмозглое бормотание иудейских «заповедей» Ветхого и Нового заветов в плане откровения для будущих поколений.

Но это так, заметка по случаю……

4 октября1961 года.

Скоро кончаем работу в заповеднике. Итак, я почти пол сезона провел среди дальневосточных таксаторов.

Чем они отличаются от своих европейских коллег?

Конечно же, не тем, что они истые таёжники. Все прочие лесоустроительные экспедиции также часто работают в тайге. Но дело в том, что по возвращении домой (так сказать к месту зимовки) в Воронеж, Питер или даже Новосибирск, европейцы и сибиряки не ощущают себя вне дома – матушки России, хотя 5—7 месяцев с ней не общались. А вот дальневосточники чувствуют себя на базе, как на острове. И недаром вновь прибывшего на всякий случай спрашивают:

– А ты никак с Материка?

И самое удивительное, что такой вопрос тебе задают не сахалинцы или даже коренные «материковые» дальневосточники, а такие же, как и я, вновь прибывшие, по истечении 3—4 лет местного обетования.

Эти мои ощущения специфики дальневосточного психотипа, как некой оторванности от прародины, точно на себе испытывал по месту своего обитания (на станции Лянчихэ, на 19-м километре, во Владивостоке). И это при наличии современных по тем временам средств связи и общения!?

К примеру, по «телеку» я узнал о Карибском кризисе 16—28 октября 1962 года только в конце декабря, хотя прибыл во Владивосток в конце ноября месяца, по окончании полевых.

И дело вовсе не в том, что тогдашние власти СССР замалчивали «щекотливую» для населения страны информацию. Различные «голоса» можно было прослушать по любому приемнику. Просто само огромное пространство России, расстояние, измеряемое даже не тысячами километров, а 8-9-ю часовыми поясами, формирует у местного населения психологию форпоста России на Востоке, для которого приоритеты жизни расставляются несколько иначе.