Он формулировал проблему следующим образом. Мода, конечно, говорил он, может иногда обрести объективно важное и, главное, объективно обоснованное содержание. Но действовать как мода она может только тогда, когда она совершенно независима от объективности или необъективности этого самого содержания. Это можно сравнить с тем, что наши действия моральны не тогда, когда они выгодны, целесообразны и т. п., а только тогда, когда руководствуются моральной обязательностью, моральным долгом независимо от их последствий. Поэтому-то господство моды, говорил он, просто невыносимо в тех областях, где важны лишь объективные решения, прежде всего, в науке.

Он с сожалением констатировал (напомню, более ста лет назад, но эта констатация не перестала быть актуальной), что все равно религия, научные взгляды, «даже социализм и индивидуализм» оказываются вопросом моды, которая принципиально необъективна, не может быть объективной. «Конечно, дистанцирование от содержательных аспектов делает моду эстетически привлекательной, но руководствоваться ею, вынося решения в последней инстанции, совершенно неприемлемо и придает решениям и действиям оттенок фривольности»[5].

Другими словами, Зиммель предупреждает о недопустимости руководствоваться модой – а следовательно, добавлю я, и мнениями модных дизайнеров – при решении вопросов глубокой жизненной значимости.

По поводу описанного выше образа креативного класса можно сказать, что я преувеличил его, этого класса, роль и значимость, а можно сказать, что преуменьшил. Наверное, следовало бы описать ситуацию социологически более строго, сказать, где эти индивидуализация, стилистическая дифференциация и креативная работа наблюдаются, то есть где реально существует этот креативный класс, если не на телевизионных экранах и в виртуальном пространстве интернета – на селе или в городе, в малых или в больших городах, каков доход его представителей, в какой сфере жизни они себя проявляют, а где их, наоборот нет или они себя совсем не проявляют.

Если попробовать дать такой социологический портрет креативного класса, то окажется, что он очень малочислен, сконцентрирован у нас в стране в основном в столицах и занят в отраслях, лишь сопровождающих реальное производство, в определенном смысле паразитирующих на нем, что, впрочем, сразу видно из перечня порождаемых новым классом специальностей: пиар, джиар, коучинг, хедхантинг, медиа-байинг и т. д. То есть его, этого класса, мало, и роль его в текущей, повседневной работе почти во всех сферах деятельности – в промышленности, экономике, образовании, здравоохранении, культуре (музеи, библиотеки и т. п.) – у нас в стране очень мала, иногда исчезающе мала.

Теперь о том, почему можно сказать, что я преуменьшил его значение. По двум причинам. Во-первых, потому, что при всей его сравнительной малочисленности креативный класс сосредоточен в столицах, где решаются и определяются судьбы тех самых промышленности, экономики, здравоохранения и т. д., и в силу этого оказывает огромное влияние на принятие и прохождение всех связанных с этими отраслями решений. Он может воздействовать на эти решения, склоняя ситуацию к своей «классовой» выгоде.

Во-вторых, в силу своей интеллектуальной и социально-психологической организации креативный класс склонен к эксперименту и инновации. В результате именно он оказывается, как правило, в авангарде всякого рода реформ. Опять же по причине своего характерного отношения к жизни он не всегда способен осознать или принять во внимание различие между эстетическим и интеллектуальным экспериментом, с одной стороны, и реальным, затрагивающим интересы больших масс людей социальным экспериментом, – с другой. То же относится и к инновациям – интеллектуальным и художественным, с одной стороны, и реальным социальным, – с другой. Обоего рода эксперименты и инновации даются креативному классу легко, потому что их ценность для него – в них самих (ценность инновации в том, что она нова), а не в их реальных результатах и последствиях. Все эти вопросы для него не жизненные, а стилистические.