– Ты в порядке? – спрашиваю я и сейчас, когда мы выезжаем из деревни по направлению к трассе M4.

Она поворачивается ко мне, сверкая ослепительной улыбкой. Но под искусно нанесенным макияжем лицо ее выглядит усталым.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

Потому что ты не выпаливаешь двадцать слов за десять секунд, как обычно.

– Просто ты немного… тише, чем обычно, – вместо этого говорю я, желая быть дипломатичной.

– Я беспокоюсь, как там твоя бабушка, вот и все. Будет ли она достаточно в ясном уме для сегодняшнего расспроса?

Солнце внезапно заходит за тучу, и все вокруг омрачается.

– Я тоже беспокоюсь об этом. Я не хочу, чтобы ее напугали, но, по крайней мере, они решили сделать это в доме престарелых. И хорошо, что ты не уезжаешь до субботы, так что сможешь увидеться с бабушкой перед отъездом.

Мама ерзает на своем сиденье и поправляет одежду. На ней джинсовая блузка в обтяжку, которая слегка тесна ей в груди, белые джинсы и босоножки цвета загара, на высоких каблуках. Ногти у нее на ногах свежевыкрашены в цвет фуксии. Я не красила свои с Рождества. Не то чтобы это имело значение, поскольку я не вылезаю из кед, даже в такую жару. А если и надеваю сандалии, то это мои верные «биркенстоки», которые мама всегда считала откровенно уродливыми.

– Я думаю остаться здесь еще на некоторое время. – Она делает паузу. – Если ты не против.

Я гадаю, почему мама решила продлить свое пребывание в Англии. Я думала, что недели ей будет более чем достаточно. Мне казалось, что за неделю она уже соскучится по Альберто и пляжу.

– Конечно, я не против, – отвечаю, хотя это не совсем так. Мамино присутствие наполняет коттедж так, что он кажется еще меньше. Она не может не брать на себя обязанности – готовит для нас, даже если мы не голодны, или, как только мы собираемся расслабиться на диване, затевает стирку и сортирует вещи, которые нужно положить в машинку. Я чувствую себя виноватой, когда мама начинает мыть посуду, и чувствую, что должна помочь, хотя мы с Томом обычно оставляем это до следующего дня, предпочитая расслабиться перед телевизором. Том прекрасно с ней ладит, но вчера вечером я видела напряжение на его лице, когда она разговаривала с ним, пока он пытался смотреть «Айтишников». – А как же твоя работа?

– Я могу взять небольшой неоплачиваемый отпуск. В любом случае начальство должно мне целую кучу выходных.

– Ладно. Ты знаешь, что можешь оставаться здесь сколько угодно, но мне нужно работать. У меня есть крайние сроки сдачи, – говорю я чистую правду и надеюсь, что она поймет: у меня нет времени сидеть и болтать с ней весь день.

Мама протягивает руку и ласково похлопывает меня по колену, ее браслеты звенят.

– Тебе нет нужды беспокоиться обо мне. Просто делай то, что ты делаешь обычно, и притворись, что меня здесь нет.

Мне хочется смеяться. С моей мамой это просто невозможно.

– Альберто не будет возражать?

Она пренебрежительно машет рукой, кольца и браслеты блестят на свету.

– Предоставь это мне. Все будет хорошо.

Я подавляю беспокойство. Не могу отделаться от мысли, что мама убегает от своей жизни в Испании, от проблем, которые у нее, несомненно, есть в отношениях с Альберто. Я чувствую себя виноватой, что у меня есть Том и скоро будет ребенок, а мама так и не смогла устроиться в жизни.

С ее губ слетает резкий смешок, заставляя меня вздрогнуть.

– Милая, у тебя невероятно серьезный вид. Перестань волноваться.

– Я не волнуюсь.

– Ты опять кусаешь губу. Ты всегда так делаешь, когда волнуешься. Я взрослая женщина. Со мной все будет хорошо. Тебе не нужно беспокоиться обо мне… Это мне нужно беспокоиться о тебе.