Две искореженные обгоревшие машины, в одной из которых я узнала свою. Я вглядывалась в снимки, пытаясь найти хоть какую-то деталь, которая смогла бы прояснить произошедшее. Но ничего, абсолютно.

Да, я водила машину всего несколько лет, но была очень аккуратной и осторожной, никогда не превышала скорость, у меня ни одного штрафа. Даже за неправильную парковку.

Не знаю, сколько я лежу, не шевелясь и изучая немигающим взглядом воспаленных глаз потолок. Полученная информация добила меня окончательно, выбила все мысли из головы, которая кружится с каждой минутой все сильнее, что абсолютно не помогает мне сосредоточиться и подумать.

Что делать дальше? Как жить? А можно ли вообще жить с таким грузом, как смерть двух людей, смерть ребенка, пусть еще не рожденного?

С трудом мне удается слезть с кровати и все же добраться до туалета, где из зеркала на меня смотрит какое-то чудовище. Или труп, восставший из могилы. Но это я. Бледная, лохматая, с синяками под глазами и шишкой на лбу. Основательно я приложилась. Собственно, отсюда, скорее всего, и потеря памяти.

Снова опираясь на стену, я направляюсь к двери, чтобы позвать медсестру и спросить, не приехала ли ко мне еще подруга с вещами, которые я попросила ее привезти. Да черт с ними, с вещами. Мне жизненно необходимо как можно скорее оказаться в ее объятиях, успокоиться ее рассудительностью, спрятаться в ее уверенности.

Я кое-как дохожу до двери и выглядываю наружу. Точнее, пытаюсь это сделать, потому что, как только я открываю дверь, путь к свободе мне преграждает высоченная мужская фигура. Огромный такой верзила, еле помещающийся в дверной проем.

— Выходить нельзя, — обрушивается на меня рычание сверху, и я, как испуганная мышка, прячусь в своем убежище, хлопнув дверью. Стою немного, пытаясь унять головокружение от резких движений и восстанавливая дыхание. А затем бреду к окну — очень хочется подышать свежим воздухом, почувствовать хоть каплю свободы.

Я дергаю на себя створку и жадно вдыхаю морозный городской воздух. На улице вечереет, кое-где даже уже зажглись фонари, но Москва все еще шумит и гудит, как улей. Шум машин хорошо слышен, значит, где-то поблизости оживленная дорога. Про клинику «Рассвет» я никогда не слышала, да и мне явно никогда не хватило бы денег в нее попасть, впрочем, и незачем. Не тот статус, чтобы бывать в подобном месте.

Да и в столице я была всего несколько раз, по работе. Я выросла на рассказах об ужасных монстрах, что пришли с небес и захватили нашу планету. Сама я родилась через много лет после того, как это произошло. Детские впечатления, полученные от рассказов бабушки и мамы, сделали свое дело. Я патологически старалась избегать всего, что могло бы приблизить меня к Альфам. Они пугали меня, вызывая нервозность и острое желание бежать как можно дальше. Никто из моих знакомых подобной реакцией не отличался.

Многие из них работают в столице и ничуть не боятся бывать в Альфа-секторе. Я же отсиживалась в своем микро-бета-секторе, в котором, собственно, и родилась. Где родился, там и пригодился, всегда говорила мне мама.

Мои родители были бетами, примерными гражданами и исполнительными работниками. Возможно, чересчур обычными и скромными даже по меркам бет.

Пугающий холодок пробегает по позвоночнику. Я делаю последний вдох полной грудью и, передернув плечами, словно сбрасывая что-то, закрываю окно.

Дверь захлопывается, и я резко оборачиваюсь. На какую-то долю секунды я радуюсь, что это Женька, но, увидев того самого Альфу, ощущаю, как по всему телу пробегает дрожь. Нельзя давать ему понять, что он меня запугал, нельзя показывать свою слабость. С такими, как он, как с дикими животными, покажешь страх — и ты пропал. Почему как? Он и есть самое настоящее животное, только в человеческом обличии.