Я сильнее сжала глаза, понимая, что прямо сейчас прозвенит будильник, и этот морок старых, старательно забытых воспоминаний, окончательно развеется, так и не обретя осязаемые очертания.

На другой стороне кровати тоже чувствую движение.

Еще не успев проснуться, Женя кладет руку мне на бедро, скользит горячей ладонью, больше похожей на утюг, притягивает к себе. Я коротко вздыхаю – отчего-то это новое предчувствие перемен, зародившееся во мне, вызывает раздражение на мужа, который по привычке хочет получить с утра свою законную порцию ласки.

Убираю его руку, откладываю назад, но он все равно настырно и упорно идет к своей цели – продвигается легко и безнаказанно по шелковой ночной рубашке, не обращая внимания на мои жалкие попытки выскользнуть из его рук. И вот его руки уже на моей груди, легко сжимают, гладят, и я слышу довольное урчание за спиной. В одно слитное движение Женя оказывается слишком близко, вжимается своим каменным, возбужденным телом в мое и усиливает хватку.

Закатываю глаза – я совсем не настроена, мне не хочется ничего, кроме… Кроме… понятия не имею, чего… Но точно не того, что происходит, растет, наливается силой за моей спиной, упираясь мне в поясницу.

— Мааам, — вдруг раздается тихий, спасительный зов из другой комнаты. — Мааам.

— Лежи, — хмуро дышит мне в шею распаленный мужчина. — Не маленький, потерпит.

— Нет, я схожу, посмотрю, — малыш никогда не встает рано сам, его всегда нужно будить, и то, что он проснулся даже до моего будильника, немного странно.

— Лежи, сказал, — Женя покрывает мокрыми поцелуями шею, обнаженную спину, усиливает хватку на моей груди, задирает сорочку на бедрах.

— Мааам, — тянет малыш из другой комнаты, и я слышу панику в его тоненьком голоске. — Мааам!

Дергаюсь вперед, но Женя настроен решительно: резко дергает меня назад, и я вдруг оказываюсь на лопатках, прямо под ним.

— Я еще не закончил, — шепчет между поцелуями, которые уже скорее жалят, словно змеи.

— Пусти, — утыкаюсь в его мощную грудь своими кулачками. — Не слышишь, что ли? Он напуган.

— Ничего страшного, боец должен не иметь страха, — между словами Женя резко задирает сорочку вверх до талии, другой рукой стягивает мои тонкие трусики вниз. — Должен уметь держать себя в руках!

— Он еще маленький! — злюсь я на его толстокожесть. — Он боится! Пусти! Кому говорю!

— Мааам! — зовет Егорушка и вдруг неожиданно заливается плачем.

— Ну вот, все испортил! — ворчит Женя, перекатывается на спину и кладет руку, согнутую в локте, на глаза. Я тут же вскакиваю, поправляю одежду и спешу к малышу.

Егорка в своей пижамке, на которой нарисованы динозавры, больше похож на маленького жучка: он не может вылезти из своей высокой кроватки с бортиками и плачет, уткнувшись в уголок.

— Тише, тише, мой милый, — прижимаю его маленькое тельце к себе, покрываю заплаканные щеки торопливыми поцелуями, утешая, восстанавливая равновесие между нами – между заполошной мамой и маленьким сыном. — Все в порядке, мама рядом.

Поправляю его непослушные волосы на макушке и вдруг понимаю, что дело не чисто: у малыша явно поднялась температура. Он еще не горит, но лоб уже влажный, теплее, чем обычно, да и сам ребенок вялый, совсем не похож на того энерджайзера, который скачет в кроватке и ждет, когда ему помогут вылезти из «заточения».

— Что с ним опять? — недовольно фырчит Женя, появляясь в проеме двери.

— Кажется, температура.

Егорка утирает заплаканные глаза маленькими кулачками и прячется за моим плечом, чтобы папа не додумался вырвать его из моих объятий и поставить на пол – так он приучает сына к самостоятельности, «а то вырастет соплей», как он любит комментировать свои варварские методы воспитания.